Созидание души

Ни один из образов не будет всеобъемлющим, но некоторые могут быть глубже остальных, и в поисках этих образов мы попробуем проникнуть к самым корням, в самую сердцевину проблемы. Мы обратимся к греческой цивилизации, из которой хронологически и по существу выросло древо западной культуры и которая отмечена самым благородным, но и самым крайним проявлением патриархальных устремлений (настолько, что во многих современных языках для обозначения родной земли все еще говорят «patria», что по-гречески означает «земля отцов»); и к произведениям Гомера, которые были ее Библией.

В отличие от прочей литературы, которую мы привыкли считать героической, в поэмах Гомера представлена и подробно описана отцовская роль: Одиссей и его сын Телемах в «Одиссее», Гектор с Астианактом в «Илиаде». Остановимся на описании фигуры Гектора, которая, с одной стороны, очень простая, а с другой, единогласно признается критикой самой сложной и самой поэтической, что позволило даже сделать предположение, что это любимый герой и самого Гомера.

Аналогично тому, что мы отметили у современного автора, Гомер, хотя и говорит от третьего лица, по существу изображает отношения с сыном со стороны отца.

Как описывает современный романист Хандке и как подтверждает М. Мид на основании исследований первобытных народов, обнаруживая общность отцов на протяжении тысячелетий и в самых различных культурах, отношения Гектора с сыном не заданы изначально. Маленький Астианакт доверчиво сидит на руках у кормилицы (Илиада)⁶⁵  и у матери (там же)⁶⁶. Но когда отец хочет приподнять его, он в испуге отшатывается. В отличие от контакта ребенка с женщиной, контакт с отцом не является изначальной данностью. Конечно, в рассказе Гомера используются не эти термины, а образы, значимые для его эпохи и даже для нас, в значительной мере подверженных современным концепциям. Мужчина является ребенку как ужасное угрожающее божество в бронзовых доспехах, увенчанное шлемом, на верхушке которого колышется конский хвост (там же).

Родители улыбаются. Гектор снимает шлем и теперь может обнять и поцеловать ребенка. Он поднимает его вверх, обращая к отцу Зевсу молитву, которую однажды сын сочтет намного более сильной, чем думал отец. Как далеко отстоит от этого современная мелочность, и в том числе та концепция, которую мы приписали грекам, назвав эдиповым комплексом, согласно которой в основе отношений между отцом и сыном с обеих сторон лежит зависть!

Оставим на минуту эту семейную картину, которая действительно может вызвать зависть, и зададимся вопросом о символическом смысле отношений, устанавливаемых через холодную и твердую преграду доспехов.

Мы сказали, что фигура отца в контексте культуры представляет собой гиганта на глиняных ногах; его первоначальный образ всемогущ, но втайне слаб, поскольку, в отличие от роли матери, он должен заново реконструироваться в каждом поколении и в каждом индивиде. Все действительно новые культурные нормы и установления, которым присущ одновременно революционный дух и слабость новорожденного, характеризуются всемогуществом и ригидностью, фанатизмом и агрессивностью. Не признаваясь даже самим себе в собственной уязвимости и стремясь ее компенсировать, они утверждают себя гильотинами и оружием, способным уничтожить противника и сомнения. Такова еще сегодня фигура отца по сравнению с матерью. Не столько мужчина вообще по сравнению с женщиной, который, как мы знаем, биологически более агрессивен (но не всегда), сколько именно культурный институт отца, который нуждается в доспехах, чтобы выжить. Вот почему мужчины – отцы, а не самцы – изобретают законы, государство и оружие. Это последнее, возможно, является культурным продолжением не пениса, а защиты, связанной со страхом несуществования: как отмечено, у львов пенис тоже есть только у самцов, однако убивают самки. Агрессивность человеческого отца не обусловлена природой: она отражает, напротив, страх возврата к природе. Если в какой-нибудь культуре мать теряет свой авторитет, она продолжает оставаться матерью. Если его теряет отец, он теряет смысл своего существования.

Резюмируя изложенную точку зрения, я утверждаю, что если в любом обществе отцы отличаются от матерей большей авторитарностью и агрессивностью, это происходит не вследствие инстинкта, который приписывал бы самцам животных большую склонность к борьбе, а в результате принятой впоследствии роли, особого, вызывающего беспокойство положения, при котором они оказываются в центре цивилизации; положения, которым они не обязательно наслаждаются и которое, как шлем Гектора, напрасно пугает их детей.

Шлем Гектора учит нас не только этому. Он учит нас, что отец способен понять страх, который внушают сыну его блестящие доспехи; он может улыбнуться и, сняв свою броню, обнять сына так же, как это делает мать.