Созидательный реванш (Сборник интервью)

— Поэзия — удел молодых. Как правило. Возьмите Пушкина, откройте оглавление и увидите, как год от года убывает количество стихов, преобладает проза, исторические исследования. Филологические поэты, вроде Бродского, не в счет, у них совсем иной источник вдохновения. Я говорю об органической поэзии, хотя есть исключения: Фет, Тютчев, Заболоцкий, Соколов… Когда я понял, что органика неумолимо уходит из моих стихов, перешел на прозу, потом на драматургию. Кстати, драматургом я стал вынужденно. В восьмидесятые активно экранизировали и инсценировались мои ранние повести — «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Работа над ошибками». Это были бомбы для своего времени, и ко мне часто обращались театры с просьбой написать инсценировку. Кстати, в те годы были и недоразумения с советской властью. В Александринке, например, сняли пьесу после того, как по Ленинграду уже развесили премьерные афиши. Но я, в отличие от того же Андрея Макаревича не рассказываю всем, что меня якобы люто преследовала советская власть. Если писатель ставит острые вопросы, он обречен на конфликт с сильными мира сего, с теми, кого задел. И нынешние времена не исключение. В Москве в две тысячи третьем году чуть не закрыли в день премьеры в Театре сатиры мою пьесу «Хомо эректус». Кто-то нашептал Лужкову, что на сцене будет полный разврат, женами меняются… Градоначальник нахмурился, а Департамент культуры взял под козырек. Но Ширвиндт проявил твердость — и обошлось. А потом все удивлялись: какой разврат — это же метафора!

— Как родилась эта пьеса, «Одноклассники»?

— Рождение сюжета — сложный, многоступенчатый и парадоксальный процесс. Я пишу пьесы нечасто и подолгу. «Одноклассников» сочинял почти два года. Не знаю, как пишут пьесы за неделю, хотя догадываюсь. Как появился этот сюжет? Я его придумал давно — наверное, в конце девяностых. Вспомнил пьесу Виктора Розова «Традиционный сбор» и подумал: интересно написать, как сегодня встречаются одноклассники. Что такое советский сбор сверстников? Ну, встретились через десять лет после окончания школы: этот — инженер, этот — старший лейтенант, этот — младший научный сотрудник… Встретились через двадцать лет: этот — главный инженер, этот — майор, этот — старший научный сотрудник… Ну, разве если кто-то умер или проворовался и сел. А в наши времена изменение участи бывает фантасмагорическим! Вчерашний хулиган становится самым богатым человеком в области, а королева красоты всем телом уходит в древнейшую профессию… Но мне не хватало стержня. И тут по телевизору — новость: на юбилей генерала Родионова, которого взорвали в Чечне, приехал президент и тепло поздравил бессознательного героя. Так появился Иван Костромитин.

— Сейчас в театрах большая проблема с репертуаром. Кого бы вы посоветовали?

— Это целая проблема. Драматургов, которые работают на одной «делянке» со мной, не так много. Мы разные, но мы схожи по типологии художественного мышления. Мы одна школа: Варфоломеев, Рощин, Птушкина, Зорин… Что же касается новых имен, я их знаю. Это другая драматургия, к сожалению, в основе ее лежит не стремление разобраться в том, что происходит с человеком и обществом, найдя при этом адекватные средства выражения, а желание реализовать мировоззренческие и эстетические установки. «Новая драма», как ни странно это звучит, чистая идеология. Любой социум так или иначе транслирует художнику определенный набор требований и канонов. Внедряются они по-разному. В либеральных культурах это делается интеллигентно, с помощью грантов и «золотых масок». В авторитарных системах — по команде. Но кроме способов есть и содержание. Так вот, советская установка — это принуждение к оптимизму и насильственное высветление реальности. Художнику говорят: «После твоей пьесы человек должен не только любить страну, но и в романтическом порыве ехать на самую отдаленную комсомольскую стройку!» И ведь ехали. С песнями. Вроде бы за туманом. Но на самом деле, тем, что тогда построили организованные романтики, мы кормимся до сих пор. А сейчас мы имеем обратную ситуацию. Люди, определяющие политику в театральном сообществе, принуждают общество к пессимизму, насильственно очерняют реальность, точнее, навязывают нам мрачное мировидение. Зачем? Они уверены: такова природа настоящего искусства. Но любой политолог вам скажет: общественный пессимизм — прямой путь к распаду социума. Кому нужно, чтобы распалась Россия?

Рассуждаем дальше. Если за пессимистическую, исполненную мрака пьесу, при советской власти невозможно было получить какую-либо награду, а скорее — нагоняй, то сейчас спектакль, в котором не матерятся, не испражняются на сцене, не ширяются, не обсуждают, как можно скорее свалить из этой страны, не получит никакой награды. Более того, авторам не подадут руки… Моветон! Есть очень мягкая и очень жесткая установки.