Созидательный реванш (Сборник интервью)

— Только что у меня вышел новый роман «Гипсовый трубач». Задумал я его давно и анонсировал еще в середине девяностых годов в нескольких интервью, но он как-то не шел. И я написал «Козленка в молоке», который после девяносто пятого года переиздавался двадцать пять раз, в том числе на иностранных языках. Есть у меня еще повесть «Парижская любовь Кости Гуманкова», выдержавшая тридцать изданий, и по ней недавно был снят фильм, где небольшую роль сыграла знаменитая Мишель Мерсье. После этого я снова взялся за «Трубача», и, представьте, он опять у меня не пошел. Пришлось отложить и написать повесть «Небо падших», по ней тоже снято кино под названием «Игра навылет», а также в Театре на Васильевском острове в Питере идет спектакль. После этого я вновь пытался возобновить «Гипсового трубача», но он никак не поддавался, и тогда я написал роман «Замыслил я побег», который пользуется большой популярностью в Китае, даже был признан лучшим переводным романом две тысячи четвертого года. В нем рассказывается о метаниях мужчины сорока лет. Однажды на каком-то из приемов ко мне подошел известный человек, когда-то бывший премьер-министром, и сказал: «Ну ты, слушай, негодяй, в этом романе сдал всех нас, мужиков, с потрохами». Следующее мое сочинение называлось «Грибной царь». Кстати, на будущий год по нему запускается шестисерийный фильм. И вдруг «Гипсовый трубач» сдвинулся с мертвой точки. В это время я перешел в другое издательство и на вопрос, что у вас есть, ответил: «Да вот, половина романа „Гипсовый трубач“ готова. На вторую часть, думаю, уйдет около года, потому что обычно пишу книгу не менее двух-трех лет». И они предложили мне напечатать первую часть романа. Поначалу я отказался, но потом подумал и согласился. И вот теперь эта книга вышла, она довольно большая — около пятнадцати авторских листов. Было много звонков от друзей, которые попрекали меня, что я оборвал на самом интересном месте. Так случилось, что во всех крупных книжных магазинах этот роман по продаже обошел и Акунина, и Маринину, и других коммерческих авторов. Говорю об этом с гордостью, потому что, на мой взгляд, нынешняя социально острая проза, написанная в традициях великой отечественной литературы, вполне может конкурировать с коммерческими изданиями. И тому доказательство мой «Гипсовый трубач».

— Кажется, в вашей статье в «Литературной газете» «Писатели и пипы» и шла речь о настоящих писателях и забивающих их подельщиках?

— Да, я предложил навести порядок в понятиях, потому что, когда, с одной стороны, писателями называют Распутина, Гранина, Искандера, а с другой — Донцову, Дашкову, это ведет к искажению истины, ибо эти люди занимаются разным видом деятельности. Первые создают художественную литературу, а вторые — книжную продукцию, не имеющую никакого отношения ни к художественному творчеству, ни к работе над словом. Поэтому серьезных литераторов я предложил называть писателями, а людей, создающих книжную продукцию, — пипами. Расшифровывается это просто: персонифицированный издательский проект, ведь, как правило, в создании книжной продукции принимает участие группа авторов, но по традиции на обложке стоит одно имя. В кино не так. Например, в «Ворошиловском стрелке» все честно написано: «Фильм снят по мотивам повести Виктора Пронина „Женщина по средам“, авторы сценария Бородянский, Говорухин, Поляков».

— А каким образом вы пришли в драматургию? Ведь сейчас в Москве идет шесть ваших пьес, не говоря о Питере и других городах России.

— Когда вышли мои первые повести — «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», — все они были инсценированы. Даже театр «Табакерка» начинал свою деятельность с инсценировки моей повести «ЧП районного масштаба» под названием «Кресло». Тем не менее я понял, что драматургия довольно нервный вид деятельности, где автор сильно зависит от театра. Например, когда в Александринке покойный Горбачев поставил «Районный масштаб», спектакль был закрыт в день премьеры. Я же потратил на это год, ездил в Петербург, что-то переписывал. Та же история произошла в Театре имени Маяковского. Два года там работали над моим «Апофегеем», я написал безумное количество вариантов, так как надо было смягчать критику партийного аппарата. А потом, когда случился путч девяносто первого года и я, приехав из Коктебеля, радостно воскликнул: «Но теперь-то можно ставить?!», Гончаров заметил: «Что-то мы слишком деликатно обходимся с аппаратчиками, надо их наотмашь бить, ведь это монстры»… Я все понял, забрал свои восемь вариантов инсценировки и больше с ними в эти игры не играл.