Созопольские рассказы

Февраль выдался погожий. Буйные южные ветры и небеса с истомленными облаками вызывали настроение влюбленности и тоску по чему-то новому, по манящим далям. Еще немного, и обманчивая весна подвела бы фруктовые деревья. Миндаль был готов расцвести. Мы ходили в одних рубашках.

В эти дни началась разгрузка первого японского судна, пришедшего в наши воды. Было оно большое, черное, с облупившейся краской, ветхое. Прослышав, что экипаж напуган и не решается сходить на берег, мы смекнули, почему к нам прислали этого ветерана морей.

Общественность пришла в движение. Множество людей, задетых за живое тем, что их считают чуть ли не каннибалами, с флагами и музыкой отправилось в порт. Их представители поднялись на борт и заявили, что все члены экипажа считаются гостями города.

Японцы очень скоро убедились, что «большевики» едят не людей, а жареных барашков, и им весьма понравилось все остальное: и старый порт, и желтый город, и кристальная анисовка. Начались всеобщие торжества. Все предприятия наперебой вступили в соревнование по гостеприимству. Не отстали от них и села. Моряков нарасхват приглашали на свадьбы, именины, дни рождения, по разным поводам и безо всякого повода.

На прощальный банкет я немного опоздал: заканчивал картину, которую наша общественность решила преподнести гостям, отчаливавшим на рассвете.

В интерклубе собрался цвет города. Наши все еще держались, но японцы уже поддались белой магии анисовки. Им, привыкшим опрокидывать у стойки рюмку-другую слабенького саке, оказался не под силу гибельный аромат аниса. Жмуря косые глаза, они тоненькими японскими голосками весело подтягивали нашей песне «Гей, родной балканский край».

Не знаю уж, кто это придумал, но швейцар барба Зиго, старый моряк, нарядился Нептуном — у него была длинная борода и трезубец, при появлении нового гостя он, ударяя в медный гонг, громогласно сообщал его имя, а по-английски — звание или профессию.

Так было и со мной. На миг воцарилась полная тишина. Я сделал общий поклон. Затем прервавшаяся песня вспыхнула с новой силой. Кто-то, сидевший в центре стола, махнул мне рукой. Это был мой приятель полковник.

Мы обменялись рукопожатиями, и он, приподнявшись, представил меня капитану и своей соседке. Она была очень красива, эта девушка с черными, как смоль, волосами, смуглым лицом и оранжевыми глазами, со странным выражением смотревшими на меня. «Вероятно, что-нибудь не в порядке», — подумал я и незаметно, по-женски, окинул взглядом свою белую нейлоновую рубашку и синие брюки. Подвыпивший японец с маской из старого пергамента вместо лица поблагодарил за оказанную ему честь, произнес несколько в меру лестных слов о живописи, и на этом обряд знакомства окончился. Я учтиво поклонился, а когда поднял голову, то встретил преданный взор оранжевых глаз и услышал ласковую французскую речь:

— Пожалуйста, мосье, место свободно. Старший помощник пошел спать. Пожалуйста.

Я взглянул на своего приятеля. Он чуть кивнул. Капитан пил анисовку и таращил глаза на полную девушку-болгарку с внушительным бюстом и лицом, словно румяное яблоко. Я устроился рядом с иностранкой и превратился в истукана.

Без сомнения она была «борд-бамбиной» — одним из тех морских созданий, что бороздят океаны, переходя с судна на судно и — волею природы или общества — разнообразя морякам скуку плавания. Однако эта девушка была столь изящна и красива, столь чиста, с таким благородным овалом лица, что сердце мое заныло от жалости и отвращения, когда я представил себе ее в объятиях какого-нибудь подонка. Капитан, как я впоследствии узнал, «зафрахтовал» ее на рейс от Сингапура до Марселя. Волосы у него были черные и блестящие, но руки — склеротически дряблые, а под глазами набухли старческие мешки. Девушке же было лет девятнадцать.

В общем, как известно, в присутствии таких прелестных существ даже истуканы обретают наконец дар речи, в особенности если под рукой анисовка. После второй рюмки я вгляделся в ее глаза и тихо сказал, что они сияют, как далекая планета. Вычитанное где-то сравнение очень мне помогло. Девушка с неизвестно откуда взявшейся грустью заметила, что планеты в наше время не столь уж далеки, и разговор пошел своим чередом. Но тут случилось то, что часто случается с нашим братом — ожидаешь легкого флирта, а наталкиваешься на трагедию. Ее история была короткой и знакомой… Я расстроился, подлил себе водки и проклял свое глупое сентиментальное сердце.

Оркестр заиграл чачу. У собутыльников, однако, еще не было настроения танцевать. Все казались очень занятыми самими собой и не замечали новых звуков — таких настойчивых и бойких среди глухого жужжания веселящегося улья.

Девушка, вдруг преобразившись, подняла бокал и сказала:

— За вас!