Созвездие Близнецов

— Доброе утро, бабушка, — сказала Ляля чуть-чуть виновато. (Вчера, задержавшись, застала бабушку спящей.)

—  Доброе, доброе, — отвечала старушка, — совсем неплохое. Зима. Так что с праздничком тебя, со снежком? А тебе что сегодня — с утра?

— С утра, бабушка, я там подменяю одну… Меня попросили. Вчера не успела предупредить — поздно пришла.

— Да уж, загуляла, деточка, загуляла. Совсем позабыла старуху.

— Что ты, бабушка, что ты! — укоризненно воскликнула Ляля. — Я тебя никогда не забуду, и когда выйду замуж, и тогда не забуду. Буду каждый день приходить. То есть вместе будем приходить, — поправилась Ляля.

— А что, уже собралась? — Бабушка сверкнула очками. Ляля покраснела.

— Ну, почти… В общем, собралась.

— Ну что ж, — вздохнула старушка. — Ну и дай Бог! Жалко, конечно, да не век же со мной вековать. А этот твой кавалер, он вроде ничего, симпатичный. Серьезный, негромкий, похоже, не пьет — в наше время ведь, знаешь, главная опасность, а тем более художники: они народ обычно шумливый, ветреный. Да нет, не подумай, я не о Коле. Он-то как раз внимательный, вежливый, пого­ворить с ним приятно. А материально… Это уж как-нибудь сладите. Молоды еще — успеете.

Бабушка повздыхала.

— И когда?

— Да вот, двадцать пятого пойдем подавать заявление, чтобы в Колин день рождения. Он говорит, что это ему как подарок. Такой чудак!

— Ну-ну, — сказала бабушка, — придется и мне побаловать вас. Испеку «Наполеон» — отнесешь. Да передай, что вот, мол, от бабушки ко дню рождения. Бабушка, мол, испекла.

— Ну, конечно же, бабушка, скажу, — сказала Ляля, — я сама тебя хотела просить про «Наполеон», а ты уж и догадалась. Какая ты все-таки умница, бабушка!

— Ну ладно, пока замуж не вышла, ты вот что. Сделай тут одно дело.

— А что такое?

— Да соседка наша, Евгения Евгеньевна, больна...

— Доктора вызвать?

— Да погоди, не торопись. Доктора я вызвала еще вчера, так что с этим в порядке. Другое надо. Тут все одно к одному. Заботы: к ней вчера приходила дама, женщина из райисполкома. Евгения Евгеньевна когда-то давно еще, еще когда работала на заводе, она там на очередь стала, на метры. Ну вот, очередь теперь, оказывается, подошла. Сыновья, те повыписывались, но это не беда: у нее комната, сама знаешь, какая, за кухней, не соответствует, так что ей метры дадут. А ты возьми ей в жилконторе «форму девять»: сдать в исполком. Некому ей взять. Я бы сыновьям кому позвонила, а у них телефонов нет. Так вот ты возьми. Сама-то больна.

— А, ну хорошо, я сейчас по пути и зайду.

— Нет, ты завтра возьми, завтра паспортистка с утра, с девяти. Сделаешь?

— А как же, обязательно, бабушка, конечно. Может быть, в исполком отнести?

— Да нет, это уж ей самой придется. Там заявление и паспорт, много чего. Тут без нее не сделается.

—  Ну хорошо, бабушка, хорошо, я пойду. —  Ляля встала. — Спасибо, бабушка! — И, чмокнув бабушку в дужку очков, Ляля надела свое синее пальто, укуталась белым пуховым платком и вышла.

На лестнице встретился одинокий пьяница Петров, возвращавшийся откуда-то в тяжком похмелье. Он поднял на Лялю опухшее лицо и попытался приветствовать девушку, но вместо приветствия вышло какое-то бульканье, и Петров устыдился. Ляля ободряюще ему улыбнулась и вниз по лестнице каблучками простучала. Петров обернулся и, умилившись, сказал:

—  Ишь ведь, а какая была кроха. А я-то…

Махнул рукой и едва удержал равновесие.

Во дворе яркий свет отовсюду ударил Ляле в глаза, сбил, ослепил. Ляля остановилась, держа кулачок в кармане пальто: рукавичку надеть не удалось.

— Весь день не буду разжимать, — сказала Ляля и, щурясь, осмотрела заснеженный двор — все под снегом. Деревья, хрупкие ветки; старая прачечная — ее почему-то называют шаражкой — и шаражка под снегом; под снегом закрытый брезентом автомобиль, стоявший годами. Раз как-то Коля сказал, что, наверное, там уже нет никакого автомобиля — истлел и рассыпался, осталась только брезентовая окаменелость. «Коля шутит», —  Ляля улыбнулась.

Около автомобиля огромный техник-смотритель распоряжался дворничихой Натальей, а над белой крышей шаражки поднималась золотая стена.

9

Александр Антонович потянулся и пяткой уперся в подлокотник дивана. Голова уперлась в другой подлокотник. Ощутив давление, приподнялся и сел на диване. Прокашлялся и крикнул:

—  Ma tante!

Крик получился хриплый и какой-то петушиный. Александр Антонович недовольно повертел головой, прокашлялся и снова крикнул:

—  Ma tante!

На этот раз получилось достаточно звучно. Где-то за шкафом скрипнула дверь. Теткин голос тоненько спросил:

— Шура, ты встал?

—  Ma tante, как погода на дворе? — полюбопытствовал Александр Антонович.

— Снег на дворе, — недовольно ответила тетка.

— Снег?

Александр Антонович вскочил, выпрямился, согнулся и ткнулся лбом в запотевшее стекло. Повертев головой, Александр Антонович осмотрел местность: за синим куполом Троицкого собора в морозной дымке сверкал и искрился превосходный Санкт-Петербург. Александр Антонович с довольным видом отошел от окна, осмотрелся и, ниоткуда не видя опасности, подхватил длинную ночную сорочку и пробрался к буфету.