Созвездие Близнецов

— Шура! — услышал он укоризненный голос тетки. Тетка притаилась за трюмо. Александр Антонович заскрежетал зубами.

— Уроков нет, — резко ответил Александр Антонович.

— Ты бы хоть позавтракал, — робко предложила тетка.

—  Ohe, mon Dieu! Что вы на меня насели со всех сторон? — возмутился Александр Антонович. — Эта несносная Pauline продолбила мне печень; вернешься под отчий кров, мечтая хоть здесь обрести душевный покой и отдохновение от повседневных забот, и что же? Родная тетка принимается терзать тебе душу. Не совестно ли, ma tante? Ну что дурного, спрошу вас, ma tante, в маленькой рюмочке водки? Что дурного?

— Но, Шура, ведь это же будет не одна рюмочка, — жалобно протестовала тетка, — и потом, нельзя же до завтрака.

—  Mais pourquoi? — воскликнул удивленный Александр Антонович. —  Pourquoi pas? Ведь это же русская водка. Нет, вы скажите, русская или нет? Je vous demende parlor, ma tante.

Но тетка молчала, не умея возразить против патриотических доводов племянника.

Александр Антонович тем временем подошел к буфету, налил рюмочку и, сделав спазматическое движение горлом, проглотил. Задумался Александр Антонович.

Два года назад Александр Антонович женился. Будучи человеком строгих правил, Александр Антонович не переехал к жене, но и к себе переехать супруге не предложил.

— Ведь не можем же мы жить в одной комнате с теткой, — сказал тогда Александр Антонович.

— Но почему ты не хочешь жить у меня? — недоумевала Pauline.

— У тебя! — восклицал пораженный молодожен. — Как это можно?

— Отчего же нельзя?

—  Pauline, как ты не понимаешь? — благородно негодовал Александр Антонович и при этом хватался за голову. — Как не понять такой простой вещи! Ведь это же неприлично — мужу переезжать к жене! Что скажут?

— Никто ничего не скажет, — настаивала Pauline, — некому говорить — не те времена.

—  Ну так сказали бы, — возражал Александр Антонович, — да просто судачили бы в мои времена, — под своими временами Александр Антонович подразумевал девятнадцатый век.

— Тогда давай переедем к тебе, — не сдавалась Pauline.

Наконец Александр Антонович согласился на компромисс: он переехал отчасти. То есть перевез на квартиру Pauline небольшой диванчик с грифонами, полубуфетец красного дерева и часы с Наполеоном на коне. Над полубуфетцем повесил два старинных портрета.

— Мои предки, — сообщил Александр Антонович, хотя на картинах был изображен один и тот же Наполеон в разные периоды жизни. Теперь Александр Антонович, созерцая портреты, леживал иногда на диване, с лорнетом в одной руке и длинным чубуком в другой. Вернее, полулеживал, полусиживал, так как длинные, стесненные грифоном ноги Александра Антоновича торчали несколько в сторону. Александр Антонович переводил взгляд с портретов на ноги и видел шерстяные носки с заботливой теткиной штопкой. Со стоном отводил Александр Антонович взгляд от носков, вставал и, мучимый ностальгией, возвращался к себе.

Нет, не то чтобы Александр Антонович был так уж бессердечен к Pauline. Вовсе нет, и даже Pauline он любил. «Ну как не любить, подруга и спутница жизни». Но уж очень дорожил Александр Антонович своей, если честно сказать, холостяцкой свободою. Это и было (в чем бы и самому себе не признался) истинною причиной нежелания переехать к Pauline, а потом — и причиною постоянных побегов, а обычаи, приличия и даже ностальгия были только предлогом.

«Да-с, подруга и спутница, — соглашался Александр Антонович, — но личное счастье не должно препятствовать пользе Отечества. Ведь, в конце концов, у меня занятия, миссия, долг».

Род занятий Александра Антоновича отнюдь не определялся профессией: по профессии он был учителем. Он преподавал в средней школе французский язык. Сам по себе предмет и приятный и полезный, — но Александр Антонович детям не доверял. Внедряя свой предмет в юные умы, был отечески строг и за строгость стяжал себе кличку «полковник». Этой кличкой гордился.

— Нет, — говорил Александр Антонович, —  c’est une proftssion de moi, mais je aine profession de foi, — любил изобретать французские каламбуры.