Созвездие Большого Пса

Я подчиненно плелся, ведомый Каланчей; огромные ступни жмурика с оттопыренными большими пальцами, то и дело тыкались мне в ляжки. Кроме того, мне казалось, что покойник дико улыбается сквозь густые усы. Но все это я воспринимал с удивительным равнодушием, будто бы нес дрова. Мы протиснулись в приоткрытую дверь. Чудодейственная настойка из биттнеровской бутылки сделала со мной невероятное — мне стало смешно. Может, оттого что Каланча забавно пыхтел и спотыкался в темноте на ступеньках. Так мы выбрались на улицу. Там несколько прибавили ходу и добрели до УАЗика. Дружно положили носилки на землю, словно трудяги на субботнике. За сим так же дружно подхватили тело, — странно было, что мы легко спелись, — и, слегка подбросив тело в воздухе, как бревно, погрузили его на пол салона через раскрытые задние двери.

Я оглянулся назад. Водитель вместе с коренастым Павлом вынесли второго покойника, седовласого кавказца. Мы с Каланчей молча пронаблюдали, как они подобно нам забросили его в машину.

Затем водитель без слов забрался в кабину. Санитар растворился в дверях и скрипнул засовом, "апостолы" и я забрались к жмурикам. Машина тронулась с места.

— Куда мы теперь? — спросил все еще не мой голос у Павла.

— На явку, — загадочно сказал он, всем своим видом давая понять, что я должен теперь от него отстать. Я глупо пожал плечами.

После всего этого я потерял реальное ощущение времени. Словно провалился в пропасть, а потом вернулся. За окном вдруг стало темно. Лишь один момент врезался конкретно: Каланча, с божественной улыбкой объясняющий, что волшебное пойло — это ни что иное как замешанная на спирту настойка на несъедобном грибе. "Гриб называется то ли дымовик, то ли ложный маховик, не помню, — он изредка встречается в наших лесах".

Окончательно я вернулся из забытья, когда мы выбрались из машины на поле, окутанное звездной ночью. Поле было огромным; звезды мерцали. Луна, ущербно обрезанная наполовину, пялилась на нас недремлющим оком.

Петр и Павел сразу засуетились, развели костер. Я же сел на мягкую траву, испытывая по-прежнему полнейшую безотчетность по отношению к окружающему миру. Только треск горящих веток (и где они их взяли тут, в поле?), — лишь треск горящих веток оставался теперь связующей нитью между мной и окружающим миром. Но и он только слегка щекотал мое сознание. О чем я думал? Пожалуй, ни о чем. Странная безысходность охватила меня. Совершенно бессмысленно я наблюдал, как Каланча со своим напарником вытащили обоих жмуриков из машины и аккуратно уложили их рядом, на траву. Водитель тем временем отошел в сторону и очень долго освобождал мочевой пузырь.

Я поглядел в смолистое небо, подсвеченное жалкими искорками — звездами. Они разбрелись по бесконечности точками, будто бы кто-то безжалостно истыкал ее (бесконечность) шариковой ручкой. Их мириады выстраивались в безупречные рисунки и тут же стремительно распадались, теряя всякие очертания. И там, прямо над собой, я вдруг увидел впервые в жизни и четко, как несколько воображаемых линий, возобладав поразительным свойством, организовались в ясную, как неожиданное озарение, дающее творческий экстаз, до гениальности простую и необычайно откровенную связь очевидных элементов. Огромная собака, раскинув лапы по полотну неба, застыв в немом прыгающем движении, повисла над моей головой. Очевидно, это было всего на всего Созвездие Большого Пса. Но я без колебаний обнаружил в его явлении нечто мистическое, знак, сделавший все иным и легким. Это трудно объяснить словами…

Я знал уже, что сейчас я разорву весь этот бред, образно говоря, одним мановением руки.

Я собрал последние остатки воли, пытаясь перебороть свою затянувшуюся прострацию. Повернувшись в полный оборот от костра, приподнявшись, я присел на корточки. Склонив голову к земле, засунул два пальца в рот и надавил на язык. Тут же все содержимое моего нутра отвратительной серой жижей полилось на чернеющую траву, выворачивая живот наизнанку. На глазах появились слезы. Я жестоко прокашлялся, отдышался. Поднявшись на ноги, мокрыми глазами осмотрелся вокруг. Петр и Павел безучастно сидели у костра, водитель спал в открытой машине. Я почувствовал, как прихожу в себя, как очищаются и трезвеют мозги.

Я приблизился к "апостолам". Каланча сидел без движения, тупо уставившись в костер, в его остекленевших глазах отражались язычки пламени. Павел сидел поодаль в позе лотоса, шизофренически покачиваясь, прикрыв глаза и приложив руки ко рту, могло показаться, будто он читает какую-то сложную молитву. Я воспользовался тем, что он отключился от окружающего мира, и подошел к Каланче. Главным моим козырем был фактор неожиданности — я ведь слабее каждого из них, даже взятого по отдельности.

Изо всей силы я пнул Каланчу в район солнечного сплетения. Он, раскинув руки, нелепо отлетел назад и, к счастью, сразу отключился. Я даже не ожидал такого исхода. Тут же, выхватив длинную головешку из костра, я ткнул ей Павла прямо в плечо.

С выпученными глазами он уставился на меня, но, вопреки моим ожиданиям, не взвыл от боли и не пошевелился.