Он засмеялся, легко вскочил с лавки, потянулся. Даже под просторной рубахой было видно, как заходили по спине и животу бугры мышц. Не в силах оторвать взгляда от ладного, стройного и сильного тела, Головнина внезапно почувствовала ноющую боль в подвздошье: ведь достанется ж кому-то эдакий молодец, ох, и натешится же с ним кто-то, зацелует такой – и в рай не захочешь! Познает какая-то счастливица такое счастье, не будет у той молодухи повторения ее несчастливой доли…
И тут, словно по чьему-то странному и колдовскому умыслу, перед глазами Головниной снова появилась Саша. Прозрачная, будто из самого воздуха сотканная, в длинной рубахе и в венке поверх уложенной косы, по-лебединому переступая, прошла через горницу, улыбаясь ей с вызовом и маняще поводя тонкими плечами. Настасья увидела ее так ясно – вплоть до золотистого следа пыльцы на щеке, до дрожания мельчайших травинок, вплетенных в обхвативший голову венок! И отпрянула, захрипела, снова отгородившись рукой.
Она! Она! Та, по чьей вине у нее не было вот такого счастья – горячее мужское тело, и щекочущее тепло внизу живота, и опустошающие ласки, так, чтобы наутро и глаз нельзя было открыть от блаженной истомы! За что же лишил ее господь простой бабьей радости, за что обрекли ее на черное вдовство после и без того черного замужества?!
«Не дам тебе счастья! – со злобой сказала она Саше и даже оскалилась по-собачьи, не замечая, с каким удивлением воззрился на нее Алешенька. – Погублю я твою молодость, отольются тебе мои слезы – сама не заметишь, как краса твоя отойдет пустоцветом, а из-за срамной славы ни замуж тебе после не пойти, ни в приживалки к добрым людям!»
– Что ты, друг мой? – ласково улыбнулась племяннику. – Это жара меня разморила, чудится всякое. Ты вот что, Алешенька, ты бы велел Митрофану запрячь повозку да съездить до села к Панкратию Головнину. Там у него дочь есть, Санька – ух, хороша девка! – так хочу ее к себе в сенные девушки. Здоровьем я, мой друг, стала слабеть, а Санька эта дюже хороша, да и здорова – старые люди говорят, коли такая девка в баньке меня попарит, то хворь-то и отступит.
В последний раз потянувшись, племянник вышел, скрипнув дверью. Отдавшись порыву вновь накатившей ненависти, Головнина схватила себя за волосы и несколько раз с силой ударилась головой о стену. Билась она с особой, сладостной страстью – с сухо горящими глазами, закушенными губами. И голову держала наискосок, чтобы было больнее, словно хотела вколотить в себя и запомнить эту боль – и быть может, заглушить ту, что ржавыми крючьями раздирала ей грудь.
Москва, 2008 год
Не обращая внимания на незнакомца в коричневом костюме, Вероника вошла внутрь и распахнула фанерную дверцу кабинки.
Жека лежал, прижавшись головой к холодному боку унитаза, прямо на мокром и склизком от крови полу. Длинная челка снова закрывала юноше пол-лица. На обтянутые белой кожей скулы падала тень, и от этого они проступили еще резче. Холодея, Вероника склонилась над телом:
– Эй… Ты что?
В глаза бросился ярко-красный цветок, расцветавший на тенниске у самого ворота. Она дотронулась кончиками пальцев – кровь!
– Жека! – закричала Вероника.
Он не шевелился. Но был жив – сквозь сцепленные зубы до Вероники донесся еле слышный, наполненный мучительной болью стон:
– Господи… Подожди, я сейчас!
Оглянулась – никого. И этот тип в коричневом костюме исчез, как не бывало, – только сейчас она сложила два и два и поняла, что этот человек наверняка и был убийцей!
– Жека, Женечка, подожди, не умирай, пожалуйста, подожди, я сейчас!
Лихорадочно выхватила из сумки мобильник – дисплей мертво мерцал черным, о черт, разрядился, как всегда, не вовремя!
Выскочила из туалета, рванула что есть силы мимо склоненных над каталогами читателей, мимо столов, настольных ламп, врезаясь на бегу в тех, кто шел навстречу, не обращая внимания на удивленные крики – туда, к столу заведующей, где, она знала, наверняка есть телефон!
Елена Дмитриевна уже вставала ей навстречу, в больших глазах – страх:
– Что случилось?
– Там… в туалете… его убили!
– Кого?
Вероника махнула рукой и, не теряя больше времени на объяснения, рванула на себя аппарат, протащила вместе со шнуром, прямо поверх бумаг и карточек, которые рвались и осыпались прямо на пол, под ноги библиотекарю. Ее никто не останавливал.
– «Скорая»! «Скорая»!
…Полчаса спустя все было кончено.
Жеку увезли.
– Жить будет, рана не очень опасна – видимо, спугнули грабителя, – заметил пожилой врач «Скорой», подсовывая заведующей залом какую-то бумагу для подписи. Почему-то никто не сомневался в том, что в туалете студента подкараулил именно грабитель. И никому не пришло в голову, что у юноши просто нечего было брать…
Пошатываясь, Вероника вышла из библиотеки – ее никто не задерживал. Она присела и просидела несколько минут прямо на каменных ступенях у входа. Голова была пуста, совершенно пуста – ни одной мысли, только бледное лицо нервного молодого человека, полускрытое длинной спутанной челкой, все время стояло перед глазами.
И она никак не могла отогнать от себя это видение.