Созвездие Льва, или Тайна старинного канделябра

– Еще Толя понял и другое, – продолжала Строганова после паузы. – Он сам рассказал мне много лет спустя, что понял, почему именно Соня стала той женщиной, ради которой отец решился переменить свою и его жизнь.

Озарение пришло внезапно – в один из дней, когда взгляд юноши привычно скользил по знакомым с детства предметам в гостиной и вдруг задержался на фотографии мамы. Бог знает, почему он заметил это только тогда! Быть может, все дело было в свете (на улице только что зажгли фонари, и в доме включили эклектрическое освещение), а может быть – в том, что боль к тому времени стала его отпускать, и Толя стал как бы заново учиться мыслить более или менее связно… И вот взгляд его упал на портрет женщины с красиво уложенной вокруг головы косой, не веря самому себе, он подошел, а потом взял его в руки – и невероятное сходство мамы и Сони потрясло молодого человека.

У них были разные черты лица, разный цвет глаз, волос – и все же что-то неуловимо общее проступало сквозь облик обеих женщин. Все та же робкая беззащитность, неуверенность, глубоко запрятанное в уголках глаз желание, чтобы тебя защитили, и в то же время – способность на жертву, поступок ради любимого человека, готовность пойти ради него на все…

Толя понял, что Блюхер-старший, тогда, возле кинотеатра «Ударник», увидев Соню в первый раз, с проницательностью опытного мужчины и интуицией жесткого человека сразу же узнал в ней живое повторение любимой жены – отец действительно очень любил ее… И эта девочка одним своим присутствием вдруг вернула ему молодость, свет, жизнь – было очень нелегко это понять, и все-таки Толя понял… Понял, хотя и не простил. Но, во второй раз ощутив в себе пробуждение любви, а вместе с ней – и сильного мужского начала, отец не нашел в себе сил пощадить их, своего сына и Соню. Он просто воспользовался своим правом повелевать и приказывать, совсем так, как если бы они с Соней были простыми служащими в его министерстве.

По вечерам, после чая, к которому почти не притрагивались ни сын, ни жена, Яков Лукич целовал Соне руку и говорил – так просто, словно речь шла о самых обыкновенных, семейных вещах: «А теперь пойдем спать, дорогая», – и уходил в «их» комнату, намеренно не закрывая за собою дверь. Соня вскидывала на юношу глаза раненой газели, и будто ток пробегал по ней, крупной дрожью ударяя в руки и губы! Как тяжело, с какой низко опущенной головой она поднималась с места! Супружеская спальня была для нее эшафотом, на котором приходилось умирать каждую ночь!

* * *

Однажды Толя, сидя напротив Сони за обедом (Яков Лукич неторопливым и размеренным голосом рассказывал о каком-то тракторном заводе, который удалось запустить раньше срока где-то на Урале), поймал на себе умоляющий, жалкий Сонин взгляд. Прикрыв рукой с зажатой в ней салфеткой левую сторону лица, как будто для того, чтобы поправить соскользнувший из-за ушка локон, Соня на мгновение загородилась от мужа и послала Толе какой-то отчаянный, намекающий взор.

Вздрогнув, он проследил за ее взглядом. Соня указала на старинную шкатулку, своего рода семейную реликвию, что стояла на самой видной полке стенки-горки, и вновь опустила глаза. Посторонний человек ничего не заметил бы. Но Толя, чьи чувства были обострены, ни на минуту не усомнился в том, что правильно понял то, что подсказывал ему этот умоляющий взгляд.

Обед закончился, отец встал из-за стола, с неуклюжей галантностью наклонившись над Соней и предлагая ей подняться следом. Они вышли из комнаты. Уловив момент, когда домработница, с трудом удерживая груженный посудой поднос, тоже скроется на кухне, Толя бросился к шкатулке и нашел в ней то, что искал…

У себя в комнате, вцепившись руками в волосы, он читал и перечитывал закапанное слезами письмо, написанное на обеих сторонах обыкновенного школьного листочка в линейку.

Это было длинное, путаное письмо, содержание которого невозможно ни пересказать своими словами, ни расчленить на смысловые части или блоки. Толя запомнил его наизусть, так часто перечитывал он эти неуверенные строки, и… и плакал над ними. Он написал ей ответ, постарался утешить, как мог, заверил, что всегда, что бы ни случилось, будет с нею. И снова получил письмо, до краев наполненное болью и отчаяньем. Так завязалась их переписка. И эти письма надолго стали их общей отдушиной…

У них был один воздух и одна жизнь на двоих. Такая ранняя, но уже настоящая любовь, о которой так многие мечтают, но которая далеко не каждому дается в руки! Можно было заметить, что они вовсе не были очень похожими людьми с одними и теми же интересами. Но у них было одно самое главное – нужда в друг друге, и мечты, и надежды, и одинаковое отношение к этому миру. Вполне может быть, что сначала они и сами не подозревали, насколько тесно они связаны и насколько их чувства сильны, бесконечны и бессмертны.

* * *

Но все кончилось так же внезапно, как и началось. Сами ли они выдали себя, или Яков Лукич что-то понял натренированным на заговор чутьем номенклатурного работника, но только тайна их переписки была очень скоро раскрыта.