Созвездие он-лайн неверности

      Корабликом из звезд
 Над этим городом такие же огни
 из сочетания серебряных галактик,
 и лунный свет волнующей любви
 рисует мой дрейфующий кораблик.
 Плыви, в потоках золотых ночей
 попутным ветром вдаль гонимый,
 сквозь бурелом чужих страстей
 с пьянящей сладостью малины.
 К нему…  холодным светом серебра,
 рисующим мой образ в одночасье,
 плыви, кораблик, легкостью пера
 рисуя в звездном небе счастье.
 Лишь для того, кто смотрит на луну,
 осознавая неземное притяженье
 к чужому свету, падая во тьму,
 чтоб испытать запрета впечатленья.
 Тебе, мой сон, в охапках огоньки
 бросаю звездным фейерверком в небо,
 плыви, кораблик преданной любви,
 и расскажи, о том, что не успела
 поведать сердцу сказочной мечты,
 в красивой оболочке совершенства,
 но не смогла под гнетом правоты
 не испытать тепла его блаженства.

 Одно и тоже небо, звезды и луна светили мне над городом Донецком, и где-то очень далеко (я верила, что так и есть на самом деле) на это же небо смотрят и печальные глаза моего сказочного принца Люсьена Дюжесиль.

 … И не смотря на то, что нашей Мурчелы больше не было, в квартире стоял неприятный запах. Было такое чувство, что два дня не выносили мусорный пакет, в котором явно лежали остатки от соленой селедки или другой рыбы.

 Изольда Бенедиктовна в длинном махровом халате исключительно белоснежного цвета встретила нас у двери. Елисей оживленно крутился вокруг, пока я не взяла его на руки – моего маленького принца, радостно обвившего мою шею теплыми ручками!

 — Мамичка! – мой малыш поцеловал меня в щеки.

 — Моё солнышко! Я за тобой так соскучилась!

 — И я «заскучился»! – прозвучало в ответ.

 — Раздевайтесь, потом будете обниматься, – «её величество королева» распорядилась леденящим голосом.

 — Беги, Елисей, маме нужно снять с себя верхнюю одежду, – я погладила его по светлым волосам, опуская на пол, который, кстати, три дня никто не мыл.

 Одарив меня королевским взглядом, Изольда Бенедиктовна тут же заявила, что нам нужно серьезно поговорить, и едва Паулин помог мне раздеться, гладенькая изящная ручка свекрови потащила меня на кухню.  Паулин же уныло молчал, виновато опуская глаза.

 — Что у вас здесь произошло? – смутные  сомнения  роились в голове.

 На кухне меня ожидал неприятный сюрприз и не только в виде забрызганной раковины, до верху наполненной грязной посудой. На коричневой столешнице белели рассыпанные сахаринки, горстки гранулированного какао вздымались как песочные барханы, утопая в растекающихся каплях молока. На желтых стенах виднелись отчетливые следы от борща, а холодильник был исписан черным фломастером в абстрактном стиле Елисея.

 — Вот полюбуйся, – недовольно ворчала «графиня», разводя руки полукругом. – Разве можно женщине, матери оставлять пятилетнего ребенка одного?

 — Но я оставила ребенка с вами, Изольда Бенедиктовна, – возмутилась я, – вы ведь бабушка как-никак, и женщина, и мать. А еще у Елисея есть отец. Да, Паулин Борисович? Вы что вдвоем не могли справиться с ребенком? А посуду помыть некогда было? А со стола прибрать? И куда вы смотрели, когда Елисей сам ел борщ? А когда рисовал на холодильнике? – лучшая защита, это нападения, именно этой тактике я и последовала в разговоре с недовольной свекровью, обвиняющей меня в длительном отсутствии.

 — Я вам не домработница, Валюшка, а Паулин мужчина, а ты его жена, как бы между прочим, и обязана заниматься домом, а не разъезжать по фестивалям.  Твоё место здесь с мужем и ребенком, – добавила она мягче.

 — Я творческая личность. И считаю, что одно другому вовсе не мешает. А вот вы с поставленной задачей не справились. А может вы сами  дали Елисею черный фломастер, чтобы он изрисовал холодильник?

 Паулин молчал, спрятав руки в карманы. Его жабо при ярком освещении выглядело ужасно. Еще и облегающий покрой рубашки вместо того, чтобы подчеркивать достоинства, указывал на обвисший живот и полное отсутствие квадратиков соблазнительного пресса. Годы, что тут поделаешь, – поразмыслила я.  Но и опять же, в 42 года стоять и молчать как провинившийся школьник,  это ненормально. Изольда Бенедиктовна все-таки  имела большую власть над сыном, и Паулин позволял ей помыкать собой.