Созвездие Овна, или Смерть в сто карат

Наденька комкала в потной ладошке капроновую сетку-авоську (она уже забыла, что ей надо бежать в булочную) и разглядывала Николашу, стараясь, чтобы бушевавший в груди пожар не перекинулся на лицо и не выдал бы парню ее вдруг возникшую тайну. Девушка знать не знала, что у глупой и болтливой тети Шуры есть племянник, да еще какой! – точь-в-точь срисованный с афиши местного кинотеатра, когда там показывали геройский фильм про матроса Железняка. Наденька враз устыдилась своего коротенького пальтишка и заштопанного на видном месте чулка; она потопталась на месте, не зная, что сказать и что сделать для того, чтобы постоять рядом с парнем еще немного, и, ничего не придумав, побрела обратно домой, чувствуя спиной лениво-равнодушный взгляд списанного на берег матроса.

Вечером она закрылась в кладовке, служившей ей чем-то вроде будуара: на площади три на два метра Наденька разместила свою кровать и туалетный столик, сооруженный из перевернутого и покрытого салфеткой фанерного ящика. Никогда еще мордочка пятнадцатилетней Надюши не подвергалась такому тщательному изучению; забравшись на кровать с ногами, девушка детально рассматривала в зеркале нос, губы, глаза, брови и подбородок в истовом желании найти ответ только на один вопрос: можно ли ее назвать симпатичной?

В тот же вечер теть Шура, исполненная счастья от того, что одиночество ее наконец порушили, собрала соседей – отпраздновать приезд племянника. Пока распаренные взрослые, чмокая солеными помидорами, дурными голосами распевали истории про утопленных в Волге княжон и замерзающих в степи ямщиков, молодежь в лице Николаши, Наденьки и верной Верочки хихикала на заднем дворе тети Шуриного домишки; парень развлекал девочек карточными фокусами и жуткими морскими историями, от которых так сладко обмирало все внутри.

А потом, не прерывая своих рассказов о захваченных в океане пиратских армадах (Николаша ловил их буквально голыми руками, и обезумевшие корсары пачками прыгали за борт), парень, пользуясь темнотой, воровато сжал рукой худую Наденькину коленку; а Верочка, которая была весь вечер удивительно молчаливой, вдруг резко вскочила с места и засобиралась домой.

Николаша вызвался проводить девочек. Их дом стоял прямо напротив тети Шуриного, но от провожатого не отказались ни Вера, ни Надя. А когда парень простился и оставил их у калитки одних, неторопливо растворившись в вечернем сумраке своей походкой вразвалочку, девушки разошлись каждая по своей половине, впервые не взглянув друг на друга и не попрощавшись.

Все последующие дни голоштанный хулиган Купидон изрядно тратился на стрелы, чьи кончики были обильно смазаны ядом ревности. Соперничество девочек превратилось в настоящую манию: когда Наденька выщипала брови тонюсенькими ниточками, Верочка сделала в парикмахерской всамделишный перманент, а стоило Надежде отбить удар и купить в потребкооперации духи «Красная Москва», как Вера уже лезла на глаза Николаше в материнских лаковых «лодочках» ценою в одну месячную зарплату.

Парень не торопился делать выбор; ему нравилось пребывать в роли султана, развлекающегося танцами одалисок. Николай скоро устроился шоферить в соседний леспромхоз, что дало ему возможность катать влюбленных дурочек по округе на большом лесовозе. График этих прогулок составлялся по принципу строгой очередности: день, когда одна счастливица протягивала тети-Шуриному племяннику руку и запрыгивала в шоферскую кабину, вторая горемыка проводила в слезах, в сотый раз поливая ими вынутую из потайного места Николашину фотографию. Расчетливый кавалер подарил бывшим подружкам по совершенно одинаковой карточке с одной и той же трогательной подписью на обороте:

Пусть нежный взор твоих очей
Коснется копии моей.
И может быть, в твоем уме
Возникнет память обо мне…

Но были и другие сложности. Хранить единственное девичье сокровище, на которое настойчиво посягал Николаша, во время этих поездок становилось все труднее, и Наденька уже придумывала, как бы изловчиться и намекнуть возлюбленному на самый простой, по ее мнению, путь для достижения им этой цели; нехитрая мамина мудрость «Поженимся – тогда хучь ложкой!» казалась справедливой, но для столь романтического чувства несколько грубовато сформулированной. Но, раздумывая на этот счет, Наденька с решающим объяснением все же затянула, потому что, пока она мучительно подбирала и репетировала перед зеркалом те самые нужные слова, Верочка действовала. И в один прекрасный день из поездки на лесовозе она вернулась уже не одалиской, а повелительницей…

– Она специально это сделала, специально! – говорила нам Надежда, круговыми движениями закручивая на затылке волосяной пучок. Возникало полное ощущение, что она заводит себя, как заводят механические часы. – Потому что после этого он стал ее рабом – и не из любви, а из трусости! Он боялся, что сядет за «малолетку», если Верка распустит язык – и она этим пользовалась!