Созвездие Овна, или Смерть в сто карат

– Неля… – задумчиво протянула Ада. – Вы заметили, что она взяла на себя роль… как бы это сказать… жилетки, в которую все плачутся? С большим пониманием и сочувствием она говорила об Алле. И в то же время – жалела Ивана, и не просто жалела, а дала понять, что она в курсе его самых сокровенных тайн, например таких, что он до самозабвения влюблен в собственную жену и очень хочет от нее ребенка. Лично у меня нет сомнений в том, что Неля – Рыбы. Этот знак Зодиака всегда посочувствует больному, захочет поддержать его и спасти, благодаря таким людям на свете всегда есть кому поплакать в жилетку, никто другой так не пожалеет вас в трудную минуту. Но Рыбы – знак стихии Воды. Они испытывают необходимость страдать, жертвовать собой – некоторых из них привлекает мазохизм, но никак уж не садизм, а пугать людей привидениями – это очень близко к садизму. Нет, Неля тоже никак не может быть способна на такую мистификацию.

* * *

…Одноглазый связал мне руки и ноги, засунул в рот кляп из вафельного полотенца, поставил у стеклянной стены и стал расстреливать из пистолета. Пум! – первая пуля пролетела в сантиметре от моего уха, и я закрыла глаза; клак! – вторая едва не задела меня по носу; блям! – третья ударила по лбу, но голову не пробила, а почему-то скатилась на подушку.

Я открыла глаза и приподнялась, потирая лоб; рядом лежал крохотный гравийный камешек, из тех, которым были посыпаны дорожки в нашем дворе. Камешек мог прилететь только в открытую форточку, а забросить его мог только Тошка, потому что стоило мне подойти к окну, как я увидела его, стоявшего внизу у нашего «Фольксвагена» и подававшего мне руками таинственные знаки. Один знак, впрочем, читался четко: «Выходи!»

«Как только это он сумел-то, в форточку третьего этажа камнем попасть!» – ворчливо подумала я, натягивая джинсы. И окончательно обозлилась на Антона, лишившего меня законного отдыха.

– Понимаешь, – возбужденно говорил мне мой старый приятель, заводя «Фольксваген» и совершенно искренне не замечая моей кислой, изможденной трехдневным голоданием физиономии, – понимаешь, я понял! Я понял, откуда твой Одноглазый взял парик и всю другую старую одежду!

– Ну и откуда? – спросила я пасмурно. С Антоном было бесполезно выяснять отношения.

– В сарае у Алки и Ивана!

– Почему там? Почему не в хлеву у Ильи и не в погребе у, допустим, Нели?

– Да ты не спорь, ты слушай, слушай! Помнишь, Алка тебе рассказывала о своем драмкружке? А также о том, что они добились начала строительства нового клуба, а когда старый снесли, то костюмы свалили в ее сарае? А я сегодня ночью об этом вспомнил, и меня прямо как ударило! Что такое театральные костюмы? Это парики – раз, всякое старье – два, и большой выбор на все размеры – три! Значит, когда этот Одноглазый приходил в дом к Ивану и Алке, он мог переодеться именно там! Переодеться и исчезнуть! Пока его не нашли убитым в этом парике! Но тогда получается – что?

– Что?

– А то, что его настоящая одежда, та, которую он снял, может сейчас лежать в том же сарае! И самое главное – поэтому мы сейчас туда и едем! – в этой одежде могут храниться какие-то его документы, бумаги! Они нам помогут! Именно сейчас мы можем проникнуть в этот сарай незаметно, – продолжил Антошка. – Утро, Пашка в школе, взрослые на работе… Сарай, ты говорила, у них не заперт. Зайдем и посмотрим!

– А если мы ничего не найдем?

– Ну, тогда никто не узнает, что зря съездили. Все продумано!

Через полтора часа мы снова въезжали в поселок Береговой. Все так же бросив машину у стройки, торопливо пробрались к дому Ивана Нехорошева – и остановились в нерешительности: по ту сторону калитки, положив на вытянутые лапы лобастую голову, лежал Аргус. Собачьей морды с нашего места было не разглядеть, но и связываться со здоровенным кавказцем, мягко говоря, не хотелось.

* * *

Однако еще вчера живо реагирующий на каждое постороннее движение пес сегодня казался странно неподвижным. Более того, насколько я могла видеть, брюхо собаки, казалось, намокло от осенней грязи. Странно, что пес лежал в луже – не поросенок же он, в конце концов!

– Фью-ю-ю!.. – тихонько посвистел Антошка и бросил в Аргуса сухой сучок. Против ожидания, пес не только не вскинулся, но и не повернул головы, не дернул ухом.

Помедлив еще некоторое время, Тошка скрипнул калиткой и вошел во двор.

Я последовала за ним – и склонилась над мертвым Аргусом, чьи живот и лапы вымокли в его собственной крови…

Наполовину приоткрытые собачьи глаза давно остекленели. По одному из них неторопливо ползла большая сонная муха.

– Его топором убили, – прошептал Антон, указывая на валявшийся рядом колун; к окровавленному лезвию прилипли клочья палевой шерсти.

– Не смотри! – попросил меня приятель, но было поздно: перед моими глазами все поплыло, в носу защипало. Я знаю, не все меня поймут, но погибших безвинно животных мне всегда бывает жалко больше, чем людей…