Созвездие Овна, или Смерть в сто карат

Я терпела все это, мысленно репетируя, составляя обличительный монолог, чтобы бросить его в лицо неверному возлюбленному, как только он снизойдет до разговора со мной – бросить и захлопнуть перед ним дверь! – но меня опередили. Однажды в моем доме зазвонил телефон и мягкий, даже ласковый женский голос предложил мне…

– …убедиться в том, что у Антона появилась настоящая любовь, рядом с которой ваша симпатия смотрится просто детской забавой. Я знаю, вы не поверите мне, но попробуйте прийти сегодня вечером в кафе «Лукоморье» на Весенней. Вы убедитесь сами, уверитесь – и отпустите Антона, если любите его по-настоящему.

Конечно, я сходила в это «Лукоморье». Спрятавшись за аквариумом, где безмятежно плавали пока еще живые зеркальные карпы, быстро вычислила нужный мне столик. В новом пушистом свитере, которого я на нем еще не видела, и моднючих узких джинсах Антон сидел напротив незнакомой мне девицы в роскошном брючном костюме. И, накрыв своей рукой ее ладонь, нашептывал в отягощенное крупной серьгой ухо что-то такое, от чего напомаженный рот моей соперницы растягивался в загадочной улыбке.

Всего в этой девице было «слишком»: слишком длинные и слишком светлые волосы, ноги такой длины, что они больше походили на роскошь, чем на средство передвижения, грудь, за ношение которой следовало бы арестовывать, как за распространение порнографии, и ногти, каковыми вполне можно было вывинчивать из стен шурупы. Я всего лишь женщина, но не признать эту фурию именно той самой, в чистом виде роковой красавицей значило бы покривить душой, а душа моя при виде этого зрелища и без того уже скукожилась, вздохнула и заболела…

В глубине души я подозревала, что столь резкая перемена отношения Антона ко мне была вызвана еще и тем, что дела его с некоторых пор пошли в гору. Всего год назад он числился простым работником автосервиса, и я, являясь к нему на свидания с яркой корочкой журналистского удостоверения в кармане, отчасти чувствовала свое превосходство – «мы, работники умственного труда…». Но с недавних пор ситуация изменилась. Во-первых, Антону удалось выкупить пай в своем автопредприятии, и из простого чумазого работяги с разводным ключом в нагрудном кармане он превратился в того, кого так уважительно именовали «босс». А во-вторых, и это главное, вечному изобретателю Тошке удалось запатентовать две-три свои особенно удачные придумки: с тех пор он обзавелся некоторым количеством свободного времени и таким же числом вакантных денег – а раньше, подумалось мне с тоской, он не имел возможности таскать за собой по роскошным кабакам пышноволосых крокодилиц с шикарными титьками!

Вспомнив об этой девахе, я треснулась лбом о холодную стену. Так одиноко мне еще не было никогда!

Вот почему, снова услышав в телефонной трубке все тот же нарочито доброжелательный голос, я окончательно утратила душевное равновесие. И, в последний раз вспомнив о скандальных пожилых соседях, не любящих шума, схватила тяжелую хрустальную пепельницу, стоявшую прямо на телефонном столике, и что есть духу швырнула ее в собственное отражение…

* * *

Спала я отвратительно. Мне снились разрезные румяные бока окороков и сочные ломти буженины с выступившей на бочку нежной пахучей слезой; издающие головокружительный запах перламутровые тушки копченой рыбы с запекшейся от дыма корочкой; над ухом хрустели и рассыпались крошками по моей подушке песочные торты и пирожные с кремом… Пироги-пышки и куриные окорочка в готовом виде готовы были лететь косяком на голос – но ведь я худела. Во всяком случае, я надеялась, что приносимая мною жертва хоть чего-нибудь да стоила.

На работу снова пришлось идти без всякого настроения. Желудок, где звучно переливался только теплый несладкий чай (шпинат у меня так и «не пошел»), протестовал и выражал свое недовольство судорогами, особенно когда я с аскетическим мужеством проходила мимо ларьков с хот-догами и «крошкой-картошкой» – кто бы мог подумать, что настанет день, когда сосиска в тесте станет пределом моих мечтаний?

– Знавал я одного человека. Бросил он пить, курить, сел на диету… Целых две недели продержался, – заметил в обеденный перерыв Генка Волынкин, кротко наблюдая, как в нашей редакционной столовке я с отвращением вливаю в себя жидкий чай без сахара и вяло ковыряюсь вилкой в тарелке с какой-то вареной травой.

– Две недели? И что, потерял он сколько-нибудь? – спросила я, невольно подмечая, как Генка неторопливо намазывает на свою пухлую булочку толстый слой масла, а поверх выстраивает пирамиду из блестящего малинового джема.

– Да. Потерял. Ровно четырнадцать дней, – торжественно провозгласил наш спортивный корреспондент и, прижмурившись, вонзил хищно оскаленные зубы в это произведение искусства.

Я вздохнула и склонилась над своей чашкой.

Да к тому же – и это было самое главное! – вчерашний тип снова ждал меня у подъезда. Все так же неторопливо он поднялся, завидев мое приближение, и, засунув руки в карманы, уставился на меня во весь глаз!