Да, Генку приняли в четвертый класс, хотя Рогов сделал такие губы, дав на это согласие, что было ясно — он не верит Лунину Геннадию ни на грош и просто делает опыт. Пе-да-го-ги-чес-кий опыт! Все хотят быть Макаренками Ничего не попишешь — время идет к тому, чтобы коммунистическое сознание возобладало в людях над пережитками. Попробуем поверить! А главную роль в этом сыграла Милованова, которая так горячо ручалась за Лунина, что Рогов, взглянув на ее лицо, сказал: «Я вас не узнаю, Любовь Федоровна!» На что Милованова непоследовательно и бездоказательно сказала в ответ: «Ах, Николай Михайлович! Я и сама себя не узнаю!» Ей перед отъездом в Крым хотелось быть хорошей. Кроме того, она дала обещание начальнику детской комнаты.
На Генку сильно подействовало известие о том, что случилось с матерью, и о том, что красивая тетя Зина — в тюрьме. Он весь как-то сжался, услышав об этом. Словно темная грозовая туча прошла перед его глазами, и его овеяло холодом: рядом с его беспечальным жизненным путем шло что-то очень серьезное и страшноватое, что могло по-своему изменить всю его жизнь.
Да, он обещал Дашеньке Нечаевой учиться.
Это произошло еще до возвращения Генки в родной город.
С «Маяковского» его передали на транспорт, шедший на Амур. И хотя ему не нравилась перспектива возвращения, пришлось подчиниться. Его не взяли на борт теплохода «Киров» — плавучего госпиталя. Его не взяли на борт теплохода «Николай Островский», который вез военнопленных. Генка впервые увидел японцев в их одежде цвета осенней травы, желто-зеленой, обожженной солнцем и первыми заморозками. Пока шел разговор между капитанами по поводу Генки, машины работали на самом малом ходу, и Генка мог глазеть на японцев сколько влезет. Это был на редкость отборный народец — плотные, коренастые, очень подвижные. Кое-кто из них был в форме, в кепи с разрезом на затылке, затянутом шнурком по размеру, в просторных мундирах без погон, в галифе, искривлявших и без того не очень стройные ноги солдат, в обмотках и башмаках на черной резиновой подошве. Но многие были обнажены по пояс, прогреваясь напоследок на своем родном солнышке, ласковом и щедром, какого, как говорили им, в Сибири не бывает, потому что Сибиру — это вечно холодное место, покрытое круглый год толстым слоем снега. Они довольно свободно располагались на палубах, где всюду виднелись военные ранцы, котелки, одеяла и даже шубы — им было оставлено все вещевое довольствие, которое было положено иметь солдату Квантунской армии Нельзя сказать, чтобы у них было легко на душе, — плен есть плен, и хотя из небольшого опыта общения с советскими людьми они уже знали что ничто страшное их не ожидает в этой легендарной Сибиру, и что климат там такой же, как в Маньчжурии, и что их не ожидает ни смерть, на каторжные работы, им было невесело.
Особого оживления встречный теплоход у них не вызвал.
Однако когда кто-то из солдат увидел на борту «Маяковского» Генку, тотчас же они стали оборачиваться и сгрудились вокруг того солдата, который первым увидел Генку и теперь показывая на него пальцем и кричал: «Вот это марчик есть! Вот этот росскэ марчик есть!» Значит, в страшном Сибиру есть не только снега, но и мальчики? Японцы глядели на Генку и вдруг заулыбались и закивали головами дружески и доверительно.
Встревоженный офицер охраны перегнулся с мостика, на котором находился пулеметный расчет, через фальшборт, рассматривая, что это могло вызвать такое оживление у военнопленных, увидел Генку и сказал ему громко:
— Эй! Ты! Хлопец! Проведи с ними политбеседу!
— Не-е! — сказал Генка и попятился.
— Вот дурной! — сказал офицер. — Ты скажи им, что росскэ ероси аримас!
Генка заухмылялся, ничего не поняв. Зато японцы, услыхав то, что сказал офицер, расхохотались, зашевелились, запоглядывали на мостик. «Россия хорошо есть!» — сказал офицер, и это все поняли. Тут кто-то из военнопленных вдруг сказал по-русски: «Ву гостях хоросо, дома есе ручше! Там хоросо, кде нас нету!» И они опять засмеялись…
— Вот черти! — сказал вахтенный. — Здорово по-русски болтают!
С борта «Николая Островского» крикнули:
— Бортай-бортай нету! Говори есть! Так? Да? Хоросо…
Теплоходы дали сигналы и разошлись…
А вслед за этим «Маяковский» засигналил буксирному, черному, закопченному и запыленному пароходу, который тащил за собой несколько груженых барж, где на грузах, крытых брезентом, виднелись палатки, а у палаток — солдаты с винтовками. И Генку отвезли на шлюпке к буксиру.