Созвездие Весов, или Рыцарь падшей королевы

– Ладно, – легко согласилась она. – Как скажешь, мужчина. С мужиками я вообще не спорю. Так, спрашиваешь, почему Кирка нелюдимкой стала? Да из-за матери все. Мать у ней, вишь, парализовало, вот на девку все и свалилось. А помочь некому.

Надо ли говорить, что через каких-нибудь полчаса путем не самых сложных наводящих вопросов Макс знал о Кире Сарыгиной все, что только было известно ее соседке.

* * *

– Станция «Планерная». Конечная. Просьба освободить вагоны, – бесстрастно приказал электронный голос.

Кира вышла из вестибюля метро наверх, вдохнула душный смрад вечернего города. Домой! Хорошо, что у нее есть хотя бы это – дом.

Еще полгода назад она не могла позволить себе преодолевать расстояние от метро до типовой панельной пятиэтажки до такой степени неторопливо, шла быстро, иногда даже сбивалась на бег. А здесь, у вереницы гаражей-«ракушек», всегда поднимала голову и высматривала там, на втором этаже блочной хрущевки, светящееся оконце. Ужасно, ужасно по целым дням мучиться вопросом, все ли в порядке: парализованная после инсульта мама не могла даже поднять трубку телефона, не говоря уже о том, чтобы сказать в нее хотя бы три-четыре слова.

– Мы сделали все, что могли. Теперь все зависит от вас, – сказал кардиолог. – Ходить Софья Андреевна, к сожалению, уже не сможет, но надежда на восстановление некоторых функций сохраняется. Могу пожелать вам только терпения, терпения и еще раз терпения.

Кира кивнула и погладила мамину руку. Когда-то живая и теплая, сейчас рука безжизненно лежала у нее на коленях.

Слушать, говорить, подавать знаки маму надо было учить заново. Кира посвящала этому все часы, остававшиеся до сна, и оба выходных. Отчаивалась, брала себя в руки и начинала снова. Маленькая головка с седым облачком волос, послушно глотающая растертую в кашицу котлету, и крохотное тельце в неизменной ночной рубашке с рюшами – все, что осталось от невысокой бойкой женщины, яростно, исступленно любившей Коммунистическую партию и дочь – именно в такой последовательности.

Активистка-общественница, сохранившая наивную веру в коммунизм, Софья Андреевна воспитывала Киру без отца и пресекала любые попытки дочери заговорить на эту тему.

– Этот человек оказался недостойным нас с тобой, – вот все, что она услышала об отце, которого так никогда и не увидела.

Но один раз, когда девушка уже заканчивала институт, шестидесятилетняя пьянчужка, соседка Вера, которой всегда и до всего было дело, увязалась проводить ее до метро. Когда они пересекли соседний двор, Вера, гримасничая и озираясь, шепотом, больше похожим на кашель, вдруг спросила:

– А чего ж это ты папку-то не навестишь никогда, Кира? Папка-то твой в соседнем доме у Таньки-парикмахерши комнату снял… Вернулся он, Кирюха…

– Откуда вернулся? – остановилась Кира.

– Откуда… Оттуда! Где вечно пляшут и поют…

– Не понимаю…

– А мать-то не говорила? – фальшиво удивилась соседка. – Ты, Кир, тогда смотри не проговорись Софье-то Андреевне, лютая она у тебя на эти разговоры… Папка твой уж год как откинулся.

– Как это? – перед Кириным воображением встала картина отброшенных на дуршлаг макарон. «Откинулся…» Слово-то какое глупое.

– Ну ты прям как вчера родилась, Кирюха… Откинулся – значит, освободился, отсидел, значит!

– Ногу, что ли, отсидел?

– На зоне отсидел, дура!

– Мой отец – зэк?!

– А ты не знала? Ну все, Софья, как пить дать, язык мне отрежет. И кто ж меня просил болтать-то, дура я проклятая, дите неразумное…

– Вера! Рассказывай немедленно! – приказала Кира «неразумному дитю». – Или я вот прямо сейчас разворачиваюсь и иду все узнавать у мамы!

– В положение ты меня ставишь… – вздохнула соседка, и вдруг, воровато оглянувшись, вильнула в сторону и шлепнулась на лавочку возле соседнего дома. – Садись-ка, – пригласила она Киру и интригующе заиграла глазами.

* * *

– Папа твой, Кирка, добрую четвертную на зоне оттрубил. Это, дочка, считается срок, я знаю…

– Двадцать пять лет?! – Кира не успевала за соседкой, которая, взяв разгон, набрала в грудь воздуха, чтобы накрыть девушку новой волной информации. Новость о том, что бывший муж этой зазнайки Софьи Андреевны выпущен на свободу да еще и поселился неподалеку, словно обжигала ей рот и десны.

– Двадцать пять лет! – ужасалась Кира. – Да что же он, убил, что ли, кого?!