А вон, в дом управление зашёл пузатый, огромный, довольный и серьезный ржаной хлеб с багетами вместо ног, и шоколадом вместо глаз, затянулся палочкой из-под чупа-чупса, затяжно выплюнул пузырь, тот полетел, схватился об стекло здания, лопнул, на него прилетели ворона подобные мухи, слизали хоботками сахар и полетели обратно. А вот ползёт улитка… здесь для них создали отдельный пешеходный переход с отдельными видами машин. На тех машинах сидят улитки, чьи машины лишь на один сантиметр быстрее самих улиток, но сколько же они получают адреналина, их друзья даже крепче об сиденья держаться, боясь улететь от столь сильного потока ветра в лицо. А светофоры горят шестнадцать минут на красный для машин, двадцать для улиток пешеходов, что спешат с чемоданами на работу, на почту. Там улитки отрываются по полной. При приёме на работу у них даже не спрашивали опыта работы, главное быть улиткой.
В городе, по крайней мере в доме номер семь по улице Врунгеля, живёт Аполлон, покровитель искусств, покровитель муз и вдохновения, врачеватель и тому подобное, и предсказатель будущего, к которому ходят за тем, чтобы спросить, какой носок сегодня им надеть на отдых, а завтра какая будет погода и стоит ли носить с собой в рюкзаке зонт от дождей из морских ежей. Аполлон всегда отвечает честно, как-то раз, по пути ли, или так суждено было, открылась дверь в квартиру бога, и тот, Аполлон, сразу же крикнул входящему:
— Будет!
— Точно?
— Я вижу будущее или ты?
Так, Бог-Аполлон предсказал, что завтра точно будет день. В независимости умрут все или нет. День есть всегда.
Наблюдая за тем, как к дому бога подходили инвалиды, затем уходили счастливые, скунс поняла, что всё таки чудо есть и инвалидность это не повод переживать. Так, одноногий выходил без ног, а глухой убегал держа в руках воронку для ушей, а так суждено было слепому, что Аполлон вшил вокруг глаза светодиодные лампы, чтобы видеть. Если темно, то нужен свет. Тот медведь не видел, а теперь он видит свет. Радость, радость, радость!
А на луне… что ж вы не видели этого раньше, там глисты! Они захватили её. А мы и не знали, что это зрачок убитого в бою галактического альянса крыс, человек, из иной, гигантской планеты на подобии Бетельгейзе.
— Не стоит… — сказал бы муж, если бы скунс наверняка смотрела, но она слышала об этом из уст других жён, — Не хватало, чтобы у тебя появилось своё мнение.
Причём тут своё её мнение, мы не имеем ни малейшего понятия, но звучало это пугающе, словно муж считал её какой-то тупицей, что не может круглый шар засунуть в круглую лунку, а кидаешь круглую в квадратную. Вот же смеху то.
Накинул муж простыню на зеркало, развесил на ту простыню рисунок, который он нарисовал, рисунок жены своей, она подошла и начала восхищаться собой. Откуда же ей знать, как она выглядит, потому палка и четыре отдельных палок вокруг той, и круглые щеки из оранжевого апельсина у круглой головы, казалось ей, очень к лицу. Она сильно любит цитрус. Она и понятия не имела, что зеркало может вовсе, на самом деле повторять движения человека или скунса, что и так сойдёт, и так восхитительно, бомбически и фантастика просто. Она идеал красоты и только бог красивее её, потому что, что-что, а она знает, что боги могут более идеальное тело себе сделать, да и лицо в тысячу раз приятнее.
Полетели дальше… слишком сильно провоняла эта история и многословностью до упора потолка забита.
На крыше дома разных зданий собираются капли дождя, и кончают жизнь самоубийством, потому на земле идёт дождь, и те шлёпаются на землю и разлетаются. А в другой части города на небе собираются голуби и щёлкают семечками, потому по всем городам можно заметить шелуху от них. Разве это не удивительно, как капельки крестятся, молятся богу, переживают, затем падают на асфальт, вскоре улетают в небо став паром, это души их, чтобы заново возродиться и спрыгнуть с ещё более высокого места — они так давно мечтали о том, чтобы попасть к богам, что живут на облаках, увидеть своими глазами мир, в котором они живут, наконец-то разглядеть континенты и города, где они никогда не будут.
Глава 27
Итак. В одном городе в стране под названием «нигде» и «когда-то» жили люди, что прикасались к друг другу и делились временем своей жизни, затем рожали детей, а дети делились своими жизнями с ними, так, до того времени, когда уже не оставалось времени делить среди всех своих родных. Те умирали в возрасте триста, может и четыреста лет, молодыми, но проживающими последние дни. Все они, казалось были одного возраста, с виду и не различишь от братьев и сестёр.