Space: сто одна история Сюрреализма | 1 Том (СИ)

В этом теле, как и говорил, прожил не малых пять дней, прячась и пытаясь выжить. В теле паука мне не суждено было стать кем-то величественным, разве что среди мух, которые перешептывались сидя на потолке, какой я коварный монстр — среди них я точно был популярен. На пятый день у меня случился сердечный приступ — я увидел другую паучиху. Никогда бы не подумал, что влюблюсь в паучка. И байт полетел из комнаты в открытую форточку и скитался по ветру два года, прилипая на стены, гуляя среди ивы, среди камней и грязи. Странно, что становился я только кем-то живым — наверняка эта способность на то и была рассчитана, чтобы я не жил как камень миллионы столетий. Так, в конце второго года — в теле живого и мёртвого, меня забросило в тело старика в больнице, через москитную сетку, мой байт подлетел к умирающему человеку и влетел в ноздрю. В миг, когда старик умер, очнулся я.

И суждено было мне прожить ровно пять дней. И я готов был отдать всю жизнь только ради того, чтобы найти создателя моего мира и спасти тех, кто остался взаперти этого злосчастного жесткого диска. Друзей, родных, людей…

Выдернув капельницу из руки, рухнул на пол. Начал ползти. Во рту что-то болталось. Это был мой язык — дряхлый, сухой, скомканный старческий язык. И я мог ими говорить. Только не знал как это делать. Раньше за меня говорила программа во мне — сейчас, я сам стал программой, но без знания такого сложного существа, как человек.

Двери открылись, и ко мне забежала какая-то девушка и схватив за руки, подняла и уложила на кровать. Из меня вылетело что-то из разряда говора курицы и рыбы.

— У вас был инсульт, третий. Ваш мозг повреждён. Вы всю оставшуюся жизнь будете лежать на постели.

«Что, опять?! Да чёрта с два я буду лежать! А ну пустите меня к моему создателю!» — крикнул я, и оглушил свой разум. Но ни единого слова из меня не вылетело. За последние три дня, я научился читать. Смотрел телевизор; научился открывать рот и размешивать слюни во рту. Будь я блендером, я бы стал самым лучшим блендером во всём белом свете!

Врачи не верили мне, что я смогу заговорить, ведь я молчал с самого рождения в этом никчёмном теле. А на пятый день я умер — столько вони палата больницы не знавала никогда, когда кишки этой старой губки расслабились. А ел я в этом теле, как в последний раз; как ни в себя.

Байт упал на простыню, смешался в дерьмом и я стал глистом. Какая никчёмная жизнь! Есть и существовать… я раньше никогда не пробовал дерьмо на вкус, но узнал, что и в ней есть что-то полезное. Со мной впервые заговорили не люди, а мне подобные — глисты. Они говорили не много, но часто.

— Вкусно.

— Приятного.

— Шевели хвостом.

А так как я имел разум и научился при жизни читать и говорить, я часто жаловался на них.

— Какой вы несёте смысл? В чём ваша задача жизни?

— Вкусно.

— Приятного.

— Шевели хвостом.

Пять дней, да это же целая бесконечность в этом отвратительном теле! Я хотел умереть быстро, и устроил голодовку, высох, побледнел, и сдох. Но на пятый день.

Следующий миг… отвратительный миг, но такой блаженный. Я — голубь. Никчёмный, тупой голубь — с языком, но это даже нельзя назвать языком. Высохшая палка, вывалившаяся сухая, мертвая гусеница из яблока — тонкий прутик. С таким языком можно разве что пить воду из колокольчика и ковырять между зубов остатки пищи. А ведь у голубей даже зубов нет!

Раньше я ненавидел людей, потому летал и много ел, затем срал на тех. Это впервые в жизни приносило мне удовольствие, после мне надоело и я полетел куда глаза глядят. Глядели они в две стороны, направо и налево, я кружил на месте и жевал жвачку с асфальта. Она застряла у меня в горле и я задохнулся и погиб смертью бесславной.

Умер я ещё в полёте и стал пулей, упав на голову маленькой девочки, которой пронзил череп клювом, и та, упав, умерла — и девочкой стал я. Родители ничего и не заметили — это продлилось доли секунд. И я притворялся их ребёнком. Как же им будет больно, когда на следующей неделе меня не станет. Горевать будут, а мне на них всё равно. Я решил для себя одно — найти свой дом. И, убежал от них куда глаза глядели — смотрели они вперёд. Ну наконец-то у меня появился только вперёд. Бежал я несколько сантиметров в секунду — телу было отчасти только три года. Родители схватили меня и положили в коляску, вездеход для медлительных детей.

— ОТПУСТИТЕ МЕНЯ НА ВОЛЮ, ИЗВЕРГИ! — уля-ля траляля, буга нуга, ннага, фпыф, вот что слышали мои родители, и вонзали в мой рот соску, словно я просил есть. Признаюсь, соска меня очень заинтересовала. Вкусная, зараза!

Мало не мало, но прошло пять дней. Чтобы не травмировать родителей сердечным приступом, или инсультом, я, однажды из вечеров, когда ходили среди диких зверей в зоопарке, отпустил руку матери и побежал в вольер ко львам. Там меня и приняли. Сколько там шума были, не представляете! Но ведь этот малыш умер уже давно, и я ношу его шкуру на себе.