Спартак

— Что с тобою? — спросила в волнении Валерия.

— Молчи!.. — прошептал едва слышно рудиарий.

И в глубокой тишине, оба услышали хор молодых голосов, звонких и сильных, исполнявших на полуварварском языке — смесь греческого с фракийским — следующую песню:

Свобода! Свобода! Богиня богинь!
К великому подвигу сердце зажги,
Слабейших из смертных в бою не покинь!
Свобода, свобода! Богиня богинь!
Над нами раскинешь ты крылья свои
В тот час, когда грозные грянут бои,
Когда нападут легионы врагов, —
В мечи превратишь ты оковы рабов!
И в странах позора, где царствует гнет,
Пусть самый ленивый оружье берет,
Пусть самый трусливый выходит вперед!
Свобода! Свобода! Богиня богинь!
На землю божественным пламенем хлынь.
Пусть искра огня твоего упадет
Туда, где насилье, где слезы и пот
Где неге тиран предается всегда,
Где льются и кровь и вино, как вода,
Где братоубийца ликует, — туда
Богиня богинь, поведи нас на бой!
Ведь каждое сердце пылает тобой!
Свобода, свобода! Пусть груб наш напев,
Удвой наше мужество силу и гнев!
Дай твердость свою истомленным плечам, —
Тебя призывая, мы рвемся к мечам!
К оружью, товарищи, смерть палачам!

Спартак весь превратился в слух, как будто его жизнь зависела от этой песни, из которой Валерия уловила всего лишь несколько греческих слов Она молчала, и на ее белом, как алебастр, лице отражалась та же тревога, которая была написана на лице рудиария, хотя она не понимала ее причины.

Они молчали пока не стихло вдали пение гладиаторов. Затем Спартак, целуя руки Валерии, произнес прерывающимся от слез голосом.

— Я не могу.., я не могу.., моя… Валерия.., прости меня.., я не могу быть всецело твоим.., так как я больше не принадлежу себе…

— Спартак!.. Что ты говоришь?.. Что ты сказал?.. Какая женщина может оспаривать у меня власть над твоим сердцем?

— Это не женщина, нет, — возразил, печально качая головой, гладиатор, — не женщина запрещает мне быть счастливым. Нет! Но я.., не могу сказать, что Не могу говорить… Я связан священной и нерушимой клятвой. Я больше не принадлежу себе. И, — прибавил он в заключение дрожащим голосом, — тебе достаточно знать, что вдали от тебя, лишенный твоих божественных поцелуев, я буду очень несчастным.., самым несчастным человеком!..

— Что ты говоришь? — сказала испуганно Валерия, схватив маленькими руками голову Спартака, и заставляя его смотреть ей в лицо — Ты с ума сошел?.. Что ты сказал?.. Ты бредишь?.. Кто же тебе запрещает быть моим?.. Говори же! Избавь меня от мук, скажи мне, кто?..

— Выслушай меня, выслушай, любимая, обожаемая Валерия, — сказал прерывающимся голосом Спартак, на искаженном лице которого можно было прочесть всю борьбу противоречивых страстей, бушевавших в его груди, — выслушай меня… Я не могу говорить… Не в моей власти сказать тебе, какая причина отдаляет меня от тебя.., тебе достаточно знать, что это — не другая женщина., и ты должна это понять… Разве, могла бы какая-то женщина оторвать меня от твоих чар? Я чистосердечно и честно клянусь своей жизнью, твоим добрым именем, моим именем, моей жизнью, что вблизи или вдали, я — твой и буду всегда твоим, только твоим и что твой образ и память о тебе всегда будут единственным предметом моего поклонения, моего обожания…

— Но что же с тобой? — спрашивала, едва сдерживая рыдания, бедная женщина. — Почему ты не откроешь мне твою тайну? Ужели ты сомневаешься в моей любви, в моей безусловной преданности? Ужели я тебе не дала достаточно доказательств этого?.. Ты хочешь еще других!.. Говори.., приказывай… Чего ты хочешь от меня?..

— Я не могу, я не могу! — закричал несчастный Спартак вне себя. — Я не имею права говорить!

Валерия, плача, его обнимала. Спартак продолжал:

— Но я вернусь, вернусь после того как получу разрешение нарушить для тебя мою клятву, я вернусь завтра, послезавтра, как только смогу. И ты меня простишь тогда и будешь любить еще больше.., если между нами может существовать любовь более сильная, чем та, что связывает нас сейчас… Прощай… Прощай, моя обожаемая Валерия!

Сделав над собой сверхчеловеческое усилие, несчастный Спартак вырвался из рук любимой женщины и выбежал из приемной. Валерия, подавленная волнениями и горем, упала без чувств.