Спартак

Когда мужчина посвящает свою жизнь борьбе ради общего блага и избегает их враждебности, он должен развивать определенные навыки социального общения, и Гракх редко встречал человека, которого не мог бы победить. Цицерон, однако, был не очень приятным; он был одним из тех умных молодых людей, которые никогда не позволяют принципам вмешиваться в успех. Пока Гракх был в равной степени оппортунистом, он отличался от Цицерона тем, что уважал принципы; они были просто неудобством, которого он сам избегал. Дело в том, что Цицерон, который любил мыслить себя как материалиста, отказывался признать любые аспекты приличия в любом человеке, и это делало его меньшим реалистом, чем Гракх. Это также позволило ему быть сейчас несколько шокированным, а затем при вкрадчивой зловредности толстого старика. Правда заключалась в том, что Гракх был не более злым, чем любой человек. Он просто несколько более решительно сражался с самообманом, считая его препятствием для своих собственных амбиций.

С другой стороны, он презирал Цицерона меньше, чем следовало бы. Цицерон в определенной степени озадачил его. Мир менялся; Гракх знал, что в его собственной жизни произошли большие перемены не только в Риме, но и во всем мире. Цицерон был предвестником этих перемен. Цицерон был первым из целого поколения умных и безжалостных молодых людей. Гракх был безжалостным, но, по крайней мере, одобрял печаль, чувство жалости, если никакие действия на основе жалости, не проникали в его собственную беспощадность. Но эти молодые люди умели не жалеть и не печалиться. У них, казалось, были неуязвимые доспехи. Здесь была какая-то социальная зависть, потому что Цицерон был чрезвычайно хорошо образованным и с хорошими связями; но был также элемент зависти к конкретной холодности. В какой-то степени Гракх завидовал Цицерону — сфере его силы, в чем сам он был слабым. И к этому возвращались и блуждали его мысли. — Ты спишь? — тихо спросил Цицерон. Он сам обнаружил, что покачивание носилок убаюкивает и навевает сон.

— Нет, просто размышляю.

— Весомые государственные вопросы? — вскользь спросил Цицерон, уверяя себя, что старый пират замышлял уничтожение какого-то невиновного сенатора.

— Ни о чем таком. О старой легенде, по сути. Старая история, немного глупая, как и все старые истории.

— Не мог бы ты рассказать ее мне?

— Я уверен, что она бы тебя утомила.

— Только пейзаж навевает скуку на путешественника.

— Во всяком случае, это моральная история, и ничто не является более утомительным, чем моральные сказки. Ты полагаешь, что в нашей сегодняшней жизни есть место моральным рассказам, Цицерон?

— Они хороши для маленьких детей. Мой собственный фаворит касается возможного дальнего родственника. Мать Гракхов.

— Нет родства.

— Тогда мне было шесть лет. В возрасте семи я спросил об этом.

— Ты не мог быть таким противным в семь, — улыбнулся Гракх.

— Я уверен, что был. То, что мне больше всего нравится в тебе, Гракх, — это то, что ты никогда не покупал себе родословную.

— Это была бережливость, а не добродетель.

— И история?

— Боюсь, ты слишком стар.

— Попробуй, — сказал Цицерон. — Я никогда не разочаровывался в твоих рассказах.

— Даже когда они бессмысленны?

— Они никогда не бессмысленны. Нужно только быть достаточно умным, чтобы увидеть суть.

— Тогда я расскажу свою историю, — рассмеялся Гракх. — Она касается матери, которая родила только одного сына. Он был высоким, стройным и красивым, и она любила его так, как может любить только мать.

— Я думаю, что моя собственная мать находила меня препятствием для своих сумасшедших амбиций.

— Скажем так, это было давно, когда добродетели были возможны. Мать любила своего сына. Солнце вставало и заходило для него. Затем он влюбился. Он отдал свое сердце женщине, которая была столь же красивой, сколь и злой. А так как она была чрезвычайно злой, можно считать само собой разумеющимся, что она была чрезвычайно красивой. Однако на сына она даже не взглянула, даже не кивнула, а не то что одарила добрым взглядом. Ничего.

— Я встречал таких женщин, — согласился Цицерон.

— Поэтому он сохнул по ней. Когда у него была возможность, он говорил ей, что он может сделать для нее, какие замки он построит, какие богатства он соберет. Это было несколько абстрактно, и она сказала, что она не заинтересована ни в чем таком. Вместо этого она попросила подарок, поднести который было полностью в его силах.

— Простой подарок? — спросил Цицерон.