Спартак

Это была не просто дорога или частокол или ров, двух милей в длину, или широкие улицы лагеря-города, или дренажные канавы, или тротуар из песчаника, выложенный по центральной улице, или все множество жизни, движения и порядка этого Римского лагеря в тридцать тысяч человек; а скорее осознание того, что это могущественное порождение разума и усилий человека было обычной ночной работой движущихся легионов. Не зря было сказано, что варваров, видящих как легион располагается на ночлег, легче победить, чем с ходу вступать с ними в сражение.

Когда Батиат спешился, потирая жир там, где он имел слишком долгий и слишком тесный контакт с седлом, молодой офицер подошел и спросил его, кто он и по какому он делу.

— Лентул Батиат из Капуи.

— О, да-да, — молодой человек растягивал слова, молодой парень не более чем двадцати лет, хорошенький, надушенный, выхоленный отпрыск одной из лучших семей. Эти семьи Батиат ненавидел больше всего. — Да, — сказал молодой человек. — Лентул Батиат из Капуи. Он знал; он знал все о Лентуле Батиате из Капуи, и кем он был и что он представлял и почему он был вызван сюда в армию Красса.

— Да, — подумал Батиат, — ты ненавидишь меня, не так ли, ты, маленький сукин сын, и ты стоишь там презирая меня; но вы приходите ко мне, и вы плачетесь, обращаясь ко мне, и вы покупаете у меня, и именно благодаря вам я становлюсь тем, кто я есть; но ты слишком хорош, чтобы приблизиться ко мне, потому что ты можешь оскверниться от моего дыхания, ты, маленький ублюдок! Так он подумал, но только кивнул и ничего не сказал.

— Да, — молодой человек кивнул. — Командующий ожидает тебя. Я это знаю. Он хочет, чтобы ты немедленно пришел к нему. Я провожу тебя.

— Я хочу отдохнуть, съесть что — нибудь.

— Командующий проследит за этим. Он очень вдумчивый человек, — молодой офицер улыбнулся, а затем набросился на одного из солдат, — Возьмите его лошадь, напоите ее, задайте корма и отведите в стойло!

— Я ничего не ел с самого завтрака, — заметил Батиат, — и мне кажется, что если ваш командующий ждал так долго, он может подождать еще некоторое время.

Глаза молодого человека сузились, но он сохранил свой голос приятным и заметил, — Ему об этом доложат.

— Вы сначала накормите лошадь?

Молодой офицер улыбнулся и кивнул. — Идем, — приказал он.

— Я не в вашем проклятом легионе!

— Ты в лагере легиона.

Их взгляды встретились на мгновение а затем Батиат пожал плечами, решив, что не было никакого смысла продолжать спор там, под колючим дождем, обернул вокруг себя мокрый плащ, и последовал за тем, что он охарактеризовал как грязного, маленького, патрицианского сопляка, но про себя думая, что, в конце концов, он видел больше кровопролития за один день, чем этот львенок, у которого материнское молоко не высохло на губах, видел за всю свою необычайную военную карьеру. Думается, что он, могучий, толстый мужчина оставался мелким мясником на скотобойне — его единственным утешением было знание, что он был не совсем уж непричастен к тем силам, которые привели легионы к этому месту.

Он следовал за молодым человеком по широкой центральной аллее лагеря, с любопытством глядя из стороны в сторону, как на грязные, грязно окрашенные палатки, достаточно добротные, как крыши, но открытые спереди, так и на солдат, растянувшихся на своих кроватях из сена, говорящих, ругающихся, поющих и бросающих кости или бабки. Они были крепкие, чисто выбритые, смуглые итальянские крестьяне по большей части. В некоторых палатках были небольшие печи, но в целом они переносили холод так же, как переносили и жару; так же, как они переносили бесконечные тренировки и беспощадную дисциплину, слабые среди них быстро умирали, жесткие становились все жестче и жестче, сталь и китовый ус, прикрепленные к небольшому, эффективному ножу, который стал самым ужасным орудием массового уничтожения когда — либо известным.

Непосредственно в центре лагеря, на пересечении двух линий прочерченных между четырьмя углами, стоял шатер генерала, преториум, который был всего лишь большой палаткой, разделенной на две секции или комнаты. Створки этой палатки были закрыты, а по обе стороны от входа стояло по часовому, каждый из которых держал длинное, тонкое парадное копье вместо тяжелого и смертоносного пилума, легкий, круглый щит и изогнутый нож в Фракийском стиле, вместо обычного массивного щита и короткого Испанского меча. Одетые в белые шерстяные плащи, промокшие от дождя, они стояли, как будто были высечены из камня, дождь барабанил по их шлемам, их одежде и их оружию. По какой — то причине это впечатлило Батиата больше всего, что он когда — либо видел. Он был доволен, когда плоть могла вынести больше, чем положено плоти, и это ему понравилось.