Спартак-победитель

— Узнаешь меня? — мрачно произнес я, выдернув из ножен меч. — За тобой должок, приятель.

Лувений шарахнулся от меня с истошным испуганным криком, размахивая руками, как безумный. Вместе с ним от меня отпрянули в страхе прочие пленники, мужчины и женщины. Люди спотыкались и падали, налетая друг на друга. Я удержал Лувения за край его плаща и одним ударом меча отсек ему по локоть правую руку, которой он заслонялся от меня. Вторым ударом я надрубил стеклодува в плече, выведя из строя его левую руку. Я действовал хладнокровно, как мясник. Упав на колени, Лувений орал истошным воплем. Из него хлестала кровь. Стиснув зубы, я вонзил острие меча Лувению в живот, потом в грудь, вновь в живот и опять в грудь… Тот уже затих, распластавшись у моих ног, но я продолжал вонзать меч в тело этого ненавистного мне человека.

Галлы что-то говорили мне, пытались меня успокоить. Но я никого не слушал. Вокруг меня толпились рыдающие женщины, растрепанные и полуодетые. Сбившись в кучу, они взирали на меня глазами полными ужаса. Некоторые из них прижимали к себе плачущих детей.

— Где жена этого мерзавца? Где она? — выкрикивал я, указывая мечом на окровавленный труп стеклодува. — Где его жена и дети? Где они?..

Галлы в недоумении пожимали плечами, переглядываясь между собой. Они кивали мне на ноланцев, мол, спрашивай у них.

Однако все мои расспросы остались без ответа. Пленники-мужчины подавленно молчали, женщины рыдали в голос, прячась от меня друг за дружку.

Я почему-то был уверен, что жена и дети Лувения находятся среди этих пленников. Иначе и не может быть. Ведь Лувения не могли пленить отдельно от его семьи, подумал я. Лувений и его семья не могли ночевать порознь. Значит, семья стеклодува где-то тут, среди этих обливающихся слезами ноланок и их детей. Я стал выхватывать из толпы пленников одну женщину за другой, хватая их то за одежду, то за волосы. Я свирепо требовал у каждой из пленниц признания, что именно она и есть супруга Лувения. Не слыша этого признания, я убивал пленниц одну за другой. Я пронзал мечом трепещущие женские тела, действуя с таким беспощадным неистовством, что через несколько минут у моих ног лежала целая груда мертвых и умирающих женщин. Я топтался в крови и не замечал этого.

Вдруг меня кто-то схватил сзади за плащ и силой выволок из арочного прохода на площадку перед ареной, огражденную решетками с трех сторон. Я увидел перед собой разгневанного Реса.

— Ты что, совсем спятил, безумец! — выкрикивал Рес, отняв у меня меч. — Что ты творишь?! Это же не поле битвы, перед тобой беззащитные люди! Перед тобой женщины и дети! Опомнись, Андреас!

Рес хлестал меня по щекам и тряс за плечи, как грушу.

Меня это разозлило. Я двинул Реса кулаком в челюсть. Тот отлетел в сторону.

— Куда ты лезешь! — орал я на Реса. — Разве ты висел на кресте, как я, жалкий и беспомощный! У меня на глазах толпа легионеров надругалась над Фотидой, которая в конце концов умерла из-за этого! И ты будешь говорить мне о жалости! — Я свирепо бил себя кулаком в грудь. — Ты будешь талдычить мне о милосердии! Мне, пережившему такое! Я не знаю этого слова!

Рес кинулся на меня, видя, что я снова схватился за меч и полон решимости и дальше проливать кровь беззащитных ноланцев. Мы сцепились с ним, как два злобных цепных пса. Однако нас тут же растащили в стороны. Между нами встали галлы и фракийцы. К Ресу приблизилась Лоллия, что-то говоря ему негромким строгим голосом. Меня окружили воины Крикса. Оказавшиеся рядом Каст и Брезовир увещевали меня, хлопая по плечу.

— Конечно, римских собак надо уничтожать, но не так, — молвил мне Брезовир. — Твоя месть священна и справедлива, друг мой. Но ты же знаешь, Спартак наложил запрет на излишнюю жестокость. Не нужно злить Спартака, иначе останешься без головы!

* * *

Замять мою кровавую выходку в ноланском амфитеатре не удалось. Спартак узнал об этом в тот же день. Войско восставших разбило лагерь под Нолой. Меня и еще восьмерых воинов приговорили к наказанию плетьми за бессмысленные убийства в уже захваченной Ноле. Всем нам было назначено разное число ударов плетью: кому-то — двадцать, кому-то — тридцать. И лишь меня приговорили к сорока ударам. Всех нас было решено бичевать на глазах у войска.

Перед началом экзекуции ко мне в палатку пришел Спартак.

По его холодному суровому лицу я догадался, что Спартак не просто огорчен тем, что я проявил такую необузданную жестокость, но его гнетет чувство разочарования во мне.

— Я доверял тебе, Андреас, — сказал Спартак, сев на стул напротив меня, полулежащего на ложе. — Ты был моим контуберналом. Затем я назначил тебя начальником дозорного отряда. Ныне ты — сотник в отряде кавалерии. Мне всегда было по душе твое здравомыслие, Андреас. Что с тобой случилось? Как ты мог превратиться в зверя?

Поскольку я молчал, отрешенно глядя перед собой, Спартак продолжил уже без суровых ноток в голосе: