Спас Ярое Око

В соседней избе была гостиница, магазин и столовая сразу: в одной комнате стояли впритык кровати, на которые свалены были шубы, ружья, мешки с пушниной и деньгами, в другой — деревянные столы с батареями водочных бутылок, пустых и полных, шматами сала и золотистого копченого мяса. На прилавке в углу лежали консервы и патроны, хлеб и капсюли россыпью, пачки соли и коробки с порохом, водка и ружейное масло, тут же валялся ворох денег — любой мог подойти и взять что надо, расплатиться и отсчитать себе сдачу. По стенам висели оленьи рога и брюзгливые кабаньи рыла с клыками в палец длиной и толщиной.

Пили тут давно, без меры и отдыха, кто-то пел, натужно, будто лямку тянул, глядя перед собой оловянными глазами, двое ссорились через стол и, кажется, сошлись бы врукопашную, если бы могли только встать, кто-то, утомившись, спал, упав лицом в засаленную столешницу.

Приглядывала за порядком хозяйка, крутобедрая Елизавета в грубом свитере с закатанными по локоть рукавами. Она без труда взвалила на плечо уставшего охотника и, как сестричка с поля боя, вынесла его в другую комнату, сбросила на кровать. Она с откровенным интересом поглядывала на Бегуна, подходила к его столу кстати и некстати, а потянувшись через него убрать лишние стаканы, как бы невзначай прижалась могучей грудью. Сидящий рядом Потехин тут же уцепил ее за обтянутый джинсами зад. Елизавета огрела его кулаком промеж лопаток и отошла.

— Ух-х, ведьма! — проводил он ее жадными глазами.

— Вот тебе и рысеглазка, — сказал с другой стороны уже надравшийся на халяву Рубль. — Кажется, у тебя тут будет мягкая посадка, Бегун?

— Так чо я говорю, — продолжал Потехин. — Какие, к лешему, белозерцы? Это вы, москали, в муравейнике своем вонючем друг у друга на голове сидите и на карту глядите: вон она, Сибирь — фью-у-у! — нехожена, немерена! Не то белозерцы — может, мамонты еще есть… А вот спроси у них, — указал он на охотников, — каждый свой угол до травинки знает, до камушка — никто твоих белозерцев не видал! Когда БАМ тянули — геологи все прочесали от Олекмы до Шилки. А ты говоришь — село целое! — махнул он рукой. — Может, севернее чего есть, по Лене, по Енисею… Давай лучше еще по одной в бак зальем, чтоб мотор тарахтел, — он разлил водку по стаканам.

За столом говорили все сразу.

— Неписаной красоты соболюга! — рассказывал охотник напротив. Он уже едва двигал языком и потому больше изображал сцену в лицах. — Я скрадываю помаленечку, — потопал он цыпочками под столом. — И — на тебе! — веточка под снегом хрусть! Он собрался — и полетел. Ах, гад, думаю, уйдет — и следом ему, влет!.. Подхожу, думаю: попортил шкуру-то. Подымаю, смотрю… — он замер, победоносно оглядывая слушателей.

— Ну? — крикнул Потехин.

— Ну!

— Что?

— В глаз вошло, в другой вышло!

— Брешешь! — радостно засмеялся Потехин. — Брешешь, как Троцкий! Ты в кирпич влет не попадешь!

— Я?! — тот с трудом сфокусировал взгляд на смеющемся Потехине. — Да я… На что спорим?

— А вот! — Потехин грохнул о стол пачкой денег, так что прыгнули бутылки. — Попади!

Охотник вскочил и, заплетаясь ногой об ногу, яростно бормоча что-то под нос, бросился в другую комнату за винтовкой.

— Кидай! — заорал он, дергая затвор непослушными руками.

Потехин подкинул пачку, тот поднял винтовку и выстрелил. Обертка лопнула, деньги, кружась, посыпались на пол.

— Кто стрелял? — Елизавета возникла в дверях подсобки, уперла руки в пояс. — Я предупреждала: один выстрел — и всех разгоню к едрене матери! Все стены попортили!.. А ну, убирай! — кивнула она на засыпанный деньгами пол.

— Все твое! — царственно махнул охотник.

— Убирай, я сказала! — Елизавета швырнула в него веник, и тот под общий радостный гогот покорно принялся сметать пробитые пулей деньги в кучу.

В избу тихо вошел глухонемой охотник.

— Еремей! — заорал Потехин, хватая его за руку. — Садись, братан, выпьем-закусим! Хоть раз уважь! Ну, посиди хоть с хорошими людьми, помолчи за компанию! — указал он на стол.

Тот, пряча глаза, покачал головой и пошел к прилавку.

— Отличный мужик, — кивнул ему вслед Потехин. — Одна беда — не пьет, не курит.

— А как он охотится, глухой-то? — спросил Бегун.

— Кто в тайге родился, тот кожей слышит. А что немой, так оно и лучше: все одно говорить не с кем.

Бегун пристально наблюдал, как Еремей жестами объясняется с Елизаветой, складывает в заплечную торбу пачки с солью, сахар, патроны, свечи, иглы, несколько ножовочных полотен…

— Где он живет? — толкнул он Потехина.

— Кто? — обернулся тот. — Еремей-то? К Витиму где-то, далеко.

— Один?

— Кто ж его знает. Один, наверное.

— А берет, как на роту… Часто здесь бывает?

— Осенью да вот весной…

Бегун все внимательнее приглядывался к Еремею, к его покупкам. Тот заметил, что за ним следят, стрельнул глазами через плечо, заторопился.

— На что он тебе сдался? — спросил сзади Рубль.

— Ты знаешь… а ведь он не немой, — задумчиво сказал Бегун. — Я много убогих видел по деревням… А он просто говорить не хочет. И слышать ничего не хочет, и видеть…