«Спаса кроткого печаль…». Избранная православная лирика

Также уместно отметить, что идиома «журавлиная печаль», «тоска журавлиная» или нечто подобное сегодня выглядит несколько затёршейся и уже похожей на поэтический штамп. Но век назад это читалось более-менее ново и пронзительно. И не только у Есенина, как в этом стихотворении: «Полюбил я тоской журавлиною / На высокой горе монастырь», но и у ряда других новокрестьянских авторов.

Николай Клюев в «Избяных песнях» (1914–1915) писал: «Четыре вдовицы к усопшей пришли… / (Крича, бороздили лазурь журавли…)»; он же в «Четвёртом Риме» (1921) докручивал этот образ:

«Возлюбленный — жатва на северном поле, / Где тучка — младенчик в венце гробовом, / Печаль журавлиная русских раздолий, / Спрядающих травы и звёзды крестом».

Или вот Сергей Клычков в стихотворении «Милей, милей мне славы…» (1918) писал: «Милей, милей мне славы / Простор родных полей, / И вешний гул дубравы, / И крики журавлей. // Нет таинства чудесней, / Нет красоты иной, / Как сеять зёрна с песней / Над вешней целиной. // Ой, лес мой, луг мой, поле!.. / Пусть так всю жизнь и пусть / Не сходят с рук мозоли, / А с тихой песни грусть».

У него же есть книга «В гостях у журавлей» (1930).

«Опять раскинулся узорно…»

Впервые опубликовано: «Ежемесячный журнал», Пг., 1916, № 9/10, сентябрь-октябрь, с. 9.

Исследователи отмечают в этом стихотворении текстуальные совпадения с «Осенней волей» Александра Блока:

Вот оно, моё веселье, пляшет
И звенит, звенит, в кустах пропав!
И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав.

А также со стихотворением Николая Клюева «Любви начало было летом»:

Ты будешь нищею монашкой
Стоять на паперти в углу.
И, может быть, пройду я мимо,
Такой же нищий и худой…

Необходимо отметить, что стихотворениями «За горами, за жёлтыми долами» и «Опять раскинулся узорно» у Есенина открывается цикл, который Захар Прилепин называет «монашеским», чаемого ухода в монастырскую жизнь, от странничества к иночеству (см. предисловие к настоящему сборнику).

Выделим также важную в данном контексте биографическую деталь: деревенское прозвище Есениных — Монахи, то есть Сергей Александрович мог носить фамилию Монахов. Как известно, один из ключевых персонажей драматической поэмы Есенина «Страна Негодяев» — бандит Номах, в котором без труда угадали прозрачно зашифрованного Махно.

Однако Номах — это ведь не только Махно (которым Есенин был в определённый исторический период безусловно очарован), но и Монах. То есть в лидере повстанцев Есенин спрятал и себя, тем более что Номах поэмы — больше классический разбойник, чистый криминал, в нём мало от анархизма и коммунарства батьки, зато много от есенинского «хулиганства».

«Я снова здесь, в семье родной…»

Впервые опубликовано: альманах «Творчество», кн. 1, М. — П., 1917, с. 106.

В дальнейшем публиковалось в сборнике «Голубень».

Любопытен отклик одного из видных большевиков, крупного литературного функционера советской власти, главного редактора журнала «Красная новь» Александра Воронского на стихотворение с явно религиозными мотивами:

«…прошлое, ставшее милым и саднящее сердце своей невозвратностью, своим „никогда“ — очень прочное поэтическое настроение Есенина, прочное и давнее. (…) Заметьте, пишет это поэт-юноша, только что вступающий в жизнь. К теме о невозвратном прошлом поэт возвращается постоянно и позднее. Здесь он наиболее искренен, лиричен и часто поднимается до замечательного мастерства» (журнал «Красная новь», 1924, № 1, январь-февраль, с. 274).

«Даль подёрнулась туманом…»

Впервые опубликовано: журнал «Красная новь», 1926, № 7, с. 112.

Нередко у Есенина бывает не то что самоповтор, но включение той же интонации. Сравните, например, строчки из этого стихотворения:

Чей-то мягкий лик за лесом,
Пахнет вишнями и мохом…
Друг, товарищ и ровесник,
Помолись коровьим вздохам.

И строчки из стихотворения «Гой ты, Русь, моя родная…»: