Спасайся, кто может!..

— Понимаю! Сочувствую! Налицо явное хулиганство! Тут бы на всю катушку показательный процесс. С общественным обвинителем… Это беру на себя… Как, говорите, фамилиё? Булкин? — спросил Пташкин и, сделав полоборота, стал рыться в картотеке. — Булкин? Булкин?.. Булкин в картотеке не значится… Должен огорчить, он на учете не у нас, а, должно быть, в другой профорганизации по месту прежней работы. Нам, так сказать, не подчиненный. Обидно… Но ничего, посоветуйтесь с юристом и — в народный суд.

В юридической консультации Грошикову пришлось снова — в который раз! — поведать о фигурном шоколадном торте, преподнесенном шефу в день юбилея. Но юрист — и попался же такой дотошный крючкотвор! — требовал более вещественных и конкретных доказательств:

— Взвесим факты аква ланцэ — беспристрастно. Ведь кто-то еще, кроме вас, мог подарить профессору такой же шоколадный торт. Предположим, мы де-юре докажем, что частушка посвящена вам, но кто еще, кроме вас, подтвердит, что именно ответчик Булкин ее исполнял? Свидетелей-то нет… Догадайся вы записать на магнитофон, тогда эо ипсо — тем самым мы легко, как говорится, антр ну, прижали бы ответчика к ногтю…

Грошиков рвал и метал. Рвал черновики заявлений, как недостаточно насыщенные ядом и желчью. Рвал и в новых заявлениях подробно комментировал возмутительную частушку, пригвождая к позорному столбу и пасквилянта Булкина и всех, кто его покрывал.

Грошиков рвал и метал. Рвал подметки, обивая пороги всевозможных инстанций, и метал испепеляющие молнии, которые, увы, ничуть не испепеляли Булкина.

Не находя поддержки нигде в инстанциях; Грошиков искал сочувствия у случайных прохожих, у совершенно незнакомых людей.

Он без конца повторял всем встречным злополучную частушку и тут же, на улице, в трамвае, в автобусе, приводил все новые аргументы своей незыблемой правоты.

Работа над диссертацией, сулившая Грошикову кандидатскую степень и блестящую карьеру ученого, была заброшена. С любимой девушкой он рассорился. Не желая ее огорчать, он скрыл от нее конфликт с Булкиным, но та интуитивно почувствовала, что с Грошиковым творится что-то неладное.

— Что с вами, Леша? — Она от всей души пожалела его. — Вы очень осунулись, опустились, не бреетесь, совсем захирели… Вы как заплесневелый шоколад…

Одного только слова «шоколад» оказалось достаточно, чтобы привести Грошикова в шоковое состояние.

— Ах, и ты, Брут! — горестно воскликнул Грошиков, его левая бровь взметнулась выше нормального. Не попрощавшись, он выбежал на улицу.

Любимая девушка, имевшая довольно смутное представление об истории Древнего Рима, никак не могла понять, почему Леша назвал ее, Берту, Брутом и почему так бурно реагировал на ее столь невинное замечание.

Вконец обескураженный, никого не замечая, Грошиков возвращался домой. И вдруг оцепенел: впереди него какие-то подростки распевали знакомую частушку, распевали лихо, задорно, хотя ее сокровенный смысл едва ли был им понятен.

Жизнь его — не шоколад,
А сплошной кромешный ад:
Чтобы верность доказать
И к начальству быть поближе,
Лижет спину, лижет ниже —
Дальше некуда лизать…

Вот она, мина замедленного действия! Пакостные мальчишки! Грошиков остановил их и грозно прикрикнул:

— Чего распелись? Что за безобразие!

Мальчишки врассыпную. Грошиков погнался за ними. Ему не терпелось отодрать их за уши: не удалось наказать автора, так пускай хотя бы исполнителей коснется карающая десница. Но мальчишек и след простыл…

Грошиков возвращался домой, сжимая кулаки в бессильной злобе. Левая бровь взобралась высоко на лоб. Он шел, погруженный в тяжелые думы: кто это злонамеренно распространяет в народе частушку, кто расставляет на каждом шагу эту мину замедленного действия?

И ответа не находил…

ЗОЛОТЫЕ МОЛОДОЖЕНЫ

Заметили, какая нынче мода пошла? Молодожены, едва ихнему стажу сравняется пять лет, уже торопятся справить золотую свадьбу. Год семейной жизни засчитывают себе за десять. И, знаете, их можно понять. Если, не про вас будь сказано, муженек попадется особо вредный или женушка такая, прости господи, сварливая, с приветиком, вроде той, что из сказки про Золотую Рыбку. Тут и года не выдержишь, запросишь у Рыбки убежища на самом дне морском.

Матери-Героини у нас есть, Герои Труда — тоже, а вот женам и мужьям Героя не дают. За что, спросите, давать? Хотя бы за взаимное уважение или за выносливость и долготерпение. А почему, спросите? Ясно почему: на каких весах взвесишь этот самый героизм? К примеру, взять мою семью…

Мы с Марусей прожили полвека, всякое у нас бывало — и грех мне на нее жаловаться. По всем показателям — старуха отличного качества. Один у нее неисправимый дефект: до смерти любит во всем перечить. Ни за что не предугадаешь, какой фортель выкинет через минуту, чем тебя подкосит. Словом, крепкий мне попался орешек!