В больнице Илинг были рады, что я продолжил выполнять работу в полном объеме, оставаясь на дежурства и берясь за экстренные операции.
Полиция решила допросить меня, но не как свидетеля, а как потенциального подсудимого.
Из всех профессиональных организаций, где я состоял, Общество по защите медицинских работников оказало мне наибольшую поддержку. Я несколько раз обращался туда за советом. Я наивно полагал, что другие организации, включая Королевскую коллегию хирургов и Британскую медицинскую ассоциацию, за членство в которых регулярно платил, окажут помощь, когда будет необходимость. Я не полагал, что они примут участие в судебном процессе и что обязаны это делать, но надеялся на психологическую поддержку с их стороны. Я знал других хирургов, подозреваемых в непреднамеренном убийстве. Их обвиняли, предавали суду, а затем либо оправдывали, либо осуждали. Практически все они состояли в одной из Коллегий хирургов и Британской медицинской ассоциации и, скорее всего, тоже надеялись на помощь, в которой теперь нуждался я. Искать ее в этих организациях казалось вполне очевидным, поскольку они были удалены от рабочего места, где конфиденциальность никто не мог гарантировать.
Однажды утром я позвонил на горячую линию Королевской коллегии хирургов Англии. Ответила женщина-оператор, и я кратко объяснил, что один из моих пациентов умер, и мне предстоит стать участником сложного расследования, чего никогда прежде не случалось. Я полагал, что кто-то из коллегии сможет мне помочь.
– Насколько мне известно, в коллегии нет конкретного отдела или человека, специализирующихся на таких вопросах, но я свяжу вас с тем, кто выслушает вашу историю в подробностях и, возможно, найдет члена коллегии, который сможет помочь, – сказала она.
Я ждал около пяти минут, и потом меня действительно с кем-то соединили. Это был мужчина, он детально расспросил о пациенте и событиях, приведших к его смерти. Серия вопросов продолжалась, и в какой-то момент я сказал ему, что это не то, что нужно. Я объяснил, что мне нужен совет хирурга, который смог бы помочь с составлением медицинских отчетов и подсказать, как вести себя на допросе в полиции, упомянув при этом, что нуждаюсь в психологической помощи.
Он вздохнул и попросил меня подождать, пока он поговорит с человеком, который сможет мне помочь. Прошло еще пять минут, все это время в трубке играла классическая музыка.
Со следующим человеком разговор был таким же. Когда меня связали с третьим, стало ясно, что помощи, на которую рассчитывал, я не получу.
Я чувствовал себя потерянным: ситуация была серьезной, а коллегия не смогла помочь.
Я попробовал обратиться в Королевскую коллегию хирургов Эдинбурга и Британскую медицинскую ассоциацию, в которых тоже состоял, но и они ничего не сделали.
Общество защиты медицинских работников, однако, нашло для меня солиситора[9], и она присутствовала со мной на даче показаний в полицейском участке Хэрроу. Прошло почти 11 месяцев с коронерского расследования и почти десять с моего появления в Генеральном медицинском совете, но даже теперь мне постоянно напоминали о деле. Как бы то ни было, подробности работы с мистером Хьюзом начали тускнеть в памяти. Мои близкие приехали вместе со мной, но их не пустили в участок, и пока меня допрашивали, они были вынуждены ждать в кафе в соседних торговых комплексах.
Нас проводили в комнату для проведения допросов, где был приготовлен диктофон. Меня предупредили, что я не обязан ничего говорить, но все сказанное будет записано и использовано в качестве доказательства на суде. Если позже я скажу в свою защиту что-то, не упомянутое во время этого допроса, это не будет принято во внимание. Один из детективов попросил меня повторить предупреждение, чтобы удостовериться, что я все правильно понял. Это была вовсе не возможность выпить чаю с офицерами, а допрос, продолжавшийся до тех пор, пока я не оказался на грани нервного срыва. Для проводивших допрос это была возможность продвинуться по карьерной лестнице: обвинительный приговор мог помочь получить более высокое звание.
Офицеры полиции перед допросом были не просто агрессивными, а откровенно враждебными. Их тон дал ясно понять, что обстановка, в которой мне придется отвечать на вопросы, приятной не будет.
Я понял, что устно на вопросы лучше не отвечать: из-за стресса и неспособности просматривать письменные заметки человек может сделать недостоверные заявления. Лучше всего убедить полицейских предоставить вопросы в письменном виде, ответите на которые вы тоже на бумаге, – в таком случае, прежде чем сдать записи, можно проверить достоверность каждого слова и проконсультироваться с юристом.