Спасатели и гробовщики Владимира Путина

19 апреля 1912 года, через день после трагедии в большевистской газете «Звезда» Сталин писал: «Все имеет конец — настал конец и терпению страны. Ленские выстрелы разбили лед молчания, и — тронулась река народного движения. Тронулась!.. Все, что было злого и пагубного в современном режиме, все, чем болела многострадальная Россия, — все это собралось в одном факте, в событиях на Лене».

Да, все имеет конец…

Ветераны либерализма

«Патриот России, англоман»

Писателю Михаилу Любимову, в прошлом разведчику, стукнуло восемьдесят пять. «Литературная газета» широко, любезно почтила юбиляра: предоставила три полосы для беседы с ним, дала три фотографии, и на одной — виновник фейерверка с зеленоглазым черным котом, на другой — с родным сыном Александром, известным телевизионным антисоветчиком, даже экранным первопроходцем на этой стезе. Он говорил о своей программе «Взгляд», начавшейся в 1987 году: «Конечно, мы не были оппозиционерами советской власти, не выдвигали никаких политических требований. Но мы были против советского стиля. А все воспринимали нас как антикоммунистов, что, в общем, наверное, было правдой». Да не наверное, а бесспорно это было правдой, ибо дело не только в стиле, не в расстегнутых воротниках без галстука. И сам признает это: «В программах было не так много против режима». Да, поначалу не так много, потом больше, больше, больше…

У коммуниста вырос сын антисоветчик. Вот как? Ах, да разве это единственный случай! Вспомнить еще хотя бы Наталью Нарочницкую. Дочь известного советского историка, академика, коммуниста. После того, как поработала несколько лет в секретариате ООН, она стала горько сожалеть, что в русский истории были Ленин и Сталин, а вот о Гришке Отрепьеве и Николае Втором, о Троцком и Горбачеве ничуть не сожалеет. Дело тут, видимо, в чрезмерно обильной и слишком сладкой пище. Ну, это к слову…

Так вот, «Литгазета» с размахом почтила М. Любимова публикацией, которую изящно озаглавила «Патриот России, англоман». Ныне немало развелось англоманов, франкофилов, израилюбов… Это нередко доходит до обретения второго гражданства и недвижимости во вдруг полюбившихся державах. Подивитесь хотя бы на Сергея Брилева, ведущего телеканала «Россия»: подданный Российской Федерации и ее величества Елизаветы Второй английской. И на всякий случай свил гнездышко в Лондоне. На какой случай? Да мало ли…

Скользя, шепнула мне змея:
— У каждого судьба своя…
Но я-то знал, что так нельзя
Жить, извиваясь и скользя.

Но к Михаилу Любимову это не относится, он просто англоман. Он работал в Англии, ему там дали прозвище Смайли Майк. Я, говорит, люблю виски «Гленливет», скачки, регату, джем из апельсиновых корочек, обожаю фланелевые брюки, Шекспира, твидовые пиджаки, Винни-Пуха… Но при всех скачках, корочках и брючках Любимов — критически мыслящий англоман. Я, говорит, «на дух не переношу английское лицемерие, политику консерваторов, и даже Черчилль не пользуется моими симпатиями. Я был искренним коммунистом». Хорошо, но почему «даже»? О какой симпатии коммуниста и просто русского человека к Черчиллю, предшественнику Гитлера по русофобии, может идти речь? Для любого русского, тем паче для того, кто не только был коммунистом, но и остается им, читать это странно.

Есть в беседе и другие странные для разведчика пассажи. Так, уверяет, например, что в Советское время роман Пастернака «Доктор Живаго» был запрещен. Ничего подобного. Писатель принес рукопись в «Новый мир», ее там прочитали, написали обстоятельный ответ-рецензию и возвратили. Заурядный факт литературной жизни. У нас этот, по словам Евгения Евтушенко, «самый великий роман ХХ века» просто не печатали. А после контрреволюции — читай не хочу! А кто хочет?.. Вот Анна Ахматова по старой дружбе с автором романа еще тогда захотела, прочитала и поехала на такси к нему высказать свое мнение. Когда подъехали к дому Пастернака, она сказала шоферу: «Подождите меня, пожалуйста. Я не задержусь». И действительно, минут через двадцать вернулась и поехала домой с выражением исполненного долга на лице.

Отвечая на вопрос, не смущало ли начальство Лубянки то, что его жена дворянка, Любимов ответил: во-первых, тогда дворянское происхождение никто не афишировал; во-вторых, уже наступили более мягкие «оттепельные» времена. Это не совсем там. Во-первых, в Лубянском заведении могли знать о людях не только то, что они «афишировали»; во-вторых, были и такие люди, которые в совсем не в «оттепельные» времена «афишировали». Так, Маяковский восклицал во весь голос:

Столбовой
отец мой
дворянин,
кожа на рука моих
тонка…