Спасатели и гробовщики Владимира Путина

Вы уверяете читателей писательской газеты, что я ненавижу писателей И. Бродского, Б. Окуджаву, Б. Слуцкого и А. Солженицына. Со всеми, кроме первого, я был знаком, а с последним вначале дружески переписывался, нахваливали мы друг друга, встречались, но когда он раскрылся во всей неотразимой красе, написал о нем книгу «Гений первого плевка».

Ненависть — чувство сильное и живое, а все эти писатели, увы, как говорят ваши англичане, уже «присоединились к большинству». Но с чего вы взяли, что я ненавижу их? В вашем синодике вполне мог быть и Евгений Евтушенко, пожалуй, он даже имеет на это больше права, чем все остальные. Мы с ним не раз обменивались инъекциями. Но вскоре после его смерти в большом зале ЦДЛ проходило некое мероприятие, и когда меня вызвали на сцену, я сказал, что здесь, на этом месте, десять дней назад лежал в гробу Евгений Евтушенко. И как к нему ни относись, это было явление в нашей жизни и литературе. И предложил почтить память поэта вставанием. Все встали… Даже Куняев… Мог ли так поступить человек, ненавидящий покойника? Жизнь несколько сложнее, чем думают некоторые престарелые отставники.

Великий поэт однажды воскликнул:

Самовластительный злодей,
Тебя, твой трон я ненавижу!
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу…

Это ненависть, притом запредельная.

Другой великий поэт признавался:

Я с детства
жирных
привык ненавидеть!

Тоже все ясно, и не только для жирных.

Конечно, есть фигуры, которые мы, русские советские люди, просто обязаны ненавидеть и после их смерти: Колчака, Гитлера, генерала Власова, Солженицына… Однако…

Когда 1 мая 1945 года мы на фронте узнали о самоубийстве Гитлера, никто не ликовал. Наши чувства, как мы узнали позже, выразил Сталин: «Доигрался, подлец!».

Существует известный спектр, градация отрицательных чувств человека к другим людям и явлениям: равнодушие, неприятие, неприязнь, отвержение, презрение, отвращение, опасение, враждебность, негодование, боязнь, ненависть… Мир страстей необъятен! К Бродскому, например, я всегда был равнодушен, особенно после того, как прочитал в «ЛГ» то, что писали о нем антисоветчик Василий Аксенов и советский патриот Эдуард Лимонов, знавшие его в Америке. Оба очень талантливые, но во всем такие разные писатели, они были единодушны в своем убедительном отвержении Бродского как в литературном, так и человеческом его существе. «Вполне середняковский писатель, ловко организовавший себе Нобелевскую», — писал один. «Поэт-бухгалтер, все пересчитает и опишет», — утверждал другой.

Да, разноцветный спектр, градация, регистр… Но вы избрали для меня крайнюю степень, и вам «интересно знать, какой бифштекс» я отбил бы из тех, кого ненавижу. Вообще-то вы уже этим заслужили, чтобы самому стать бифштексом. Ведь в свое время кое-кто так же писал кое-куда про товарища Н.Н., который, допустим, пожаловался на длинную очередь в магазине: «Интересно знать, что он вообще думает о советской власти. Не сделать ли вам из него бифштекс?».

Поэтому объясняю: иные произведения и поступки названных вами писателей вызывают у меня негодование, и я отвергаю их лживый, оскорбительный для народа смысл.

А как иначе русский человек, советский гражданин может относиться к тому, как «особо любимый» вами Слуцкий изобразил праздничный прием летом 45 года в Кремле, на котором присутствовали маршалы Жуков, Василевский, Рокоссовский, авиаконструкторы Туполев, Яковлев, Илюшин, писатели Фадеев, Симонов, Эренбург, — прием, посвященный победе над немецким фашизмом, Слуцкий представил в стихотворении «Терпение» как пьяную сходку! И этого вашему любимцу мало! Того, под чьим руководством мы добились победы, и кто тогда поднял бокал на здоровье русского и всего советского народа, ваш любимец миллионным тиражом «Огонька» (В. Коротич) объявил ничтожеством, трусом. Ведь не надо быть разведчиком, чтобы понять, какая это оскорбительная для народа мерзость и подлость, и кому, чему в этом случае, оболгав торжество и извратив тост, служил ваш любимец, недавний майор политотдела армии. Ему, уверявшему, что «говорю от имени России», помнить бы, что ждало его, еврея, если бы не те, кто сидел в зале, если бы не победа, если бы не Сталин.

А Бродский маршала Жукова и всех солдат, погибших в Великой Отечественной войне, всех ее участников счел заслужившими ад, куда он мысленно их и отправил в своем сочинении «На смерть Жукова».