Спасенье погибших

— А теперь садитесь и изучайте почерк. — Раздал им листки Олеговых рукописей.

— Плохо совестливым! — вскричал Пчелинцев. — А староста где? А комсорг? А вообще актив? Алексей Васильевич, а это он сам сочинил? «В оный день, когда над миром новым, — прочел Саша, — Бог склонял лицо свое, тогда Солнце останавливали Словом, Словом разрушали города… А для низкой жизни были числа, как домашний подъяремный скот»… И вот еще: «Золотое сердце России мерно бьется в груди моей…»

— Это Гумилев. Значит, друзья мои, договорились. Завтра с утра встречаемся.

Шланбой

Дома меня никто не ждал, ибо детей у меня не было, а жена — участковый врач, и этим все сказано. Уходим оба рано, приходим поздно. У меня всякие собрания, посещения неблагополучных семей, выполнение всеобуча, в последние годы — литература уже не в смысле преподавания, а в смысле пробы пера, и всегда тетради, тетради, тетради… У жены приемы человек по тридцать — сорок, вызовы на дом, дежурства. Дежурства на полставки, но и полставки надо заработать. А вот тоже, легко ли, живем вдвоем, а накоплений никаких. И если осмеливаемся поехать куда летом, то заранее во многом себе отказываем. Олегу с его творческой энергией легко было советовать мне уходить из школы, а на что тогда жить? Первые гонорары жена справедливо сочла случайными, на них не рассчитывала, в семейный бюджет не включала, и я с радостью извел гонорары на книги. На что еще? Я не пью, не курю. Очень изредка позволяю себе кружку пива — вот и все вольности. Жена уверена, что у меня не менее десятка болезней, но с ее профессией было бы странно, если бы она их во мне не находила.

Обычно я старался проверить работы в школе, чтоб не носить домой, но сегодня не стал задерживаться, надо было застать дядю Сережу, пока трезв. Дядя Сережа служил в пивной сборщиком кружек, должность, не учтенная финорганами, но существующая. За службу ему платила Марья Семеновна, буфетчица. Расценки были суровы — два рубля в день, это если доработаешь до конца дня, а не доработаешь — ни копейки. И попробуй тут доработай, когда пивная под открытым небом — ее прозвали загон, — когда снег и дождь, все на тебя, когда в пьющих в отличие от многих не дремлет сострадание, и часто в загоне звучит фраза: «Погрейся, дядь Сереж», — и как не погреться, ибо заболей дядя Сережа, и кто же его будет лечить, кому он нужен? Дядя Сережа одинок, некому отвезти его в больницу, у него и паспорта нет.

Дядя Сережа был нужен мне вот почему — у него первое время, уйдя из семьи, жил Олег. Получилось, что я же их и познакомил. Я звал к себе, Олег уперся: «Ни за что! Жены твоей стыдно, в таких случаях у женщин есть солидарность, и правильно. Кто я? Бросивший детей начинающий алиментщик. Дети: где папа, где папа? — а я буду рассуждать о том, что меня Вера не понимает. А может, и правильно. Что понимать? Что я, отечество спасаю? Если я семью не спас, какой же из меня спаситель? Нет, нет! Пойдем вот по кружке тяпнем и подумаем, «что под жизнью беспутной и путной понимают людские умы» и так ли уж безгрешна Идея, оправдывает ли служение ей развал семьи».

Недели две пробыл Олег у дяди Сережи, перетащил все рукописи к нему, а потом снял комнату у старухи. Но бумаги к ней перевез не все. Вот за ними я и шел.

Олег прямо-таки гордился дружбой с дядей Сережей. Зачастую водил к нему приятелей, и дядя Сережа был определителем их человеческих качеств. Олег прозвал дядю Сережу Шланбоем. Почему? Попробуйте догадаться, что значит слово «шланбой». Олег догадался. Оно означает шлагбаум. Дядя Сережа плохо произносил сложные слова. «Я когда сидел, то два года было тяжело, а восемь лет легко: шланбой поднимал». Это он работал на проходной. «Попробуй не восхитись человеком, когда он восемь лет поднимает шлагбаум и не выучит его название», — смеялся Олег. Еще Олег рассказывал о вопиющем факте эксплуатации дяди Сережи. «Вот он сломал руку, рука в гипсе. Ему буфетчица платит не два рубля, а один рубль, ведь он носит кружки не двумя руками, а одной. А то и вовсе не платит. Он, бедняга, держится до конца смены, ему же деньги нужны, ему же картошки и хлеба купить надо. Курит. И таскает кружки, рыбьи кости подметает, от подношений отказывается, чтоб не упасть. А она за полчаса до конца смены подзывает и предлагает выпить. Он не смеет отказаться, хлопнет бормотухи, или, как он говорит, бутырмаги, на полтинник и резко выходит из строя. Ей два рубля платить не надо. А полчаса ей любой из добровольцев порожняк за кружку потаскает. И хрусталь отнесут». Порожняком, поясню, назывались пустые кружки, а хрусталем — опорожненные бутылки.