Спасение призрака

Когда «Судно, посланное Колоколом» отпускает её, Тхюи стоит, пошатываясь, и пытается восстановить дыхание, а боты отваливаются от неё, словно шкура, и усаживаются на выступе возле Разума. Скафандр залатали и укрепили, мигающий дисплей показывает, что у неё есть двадцать минут. Боль пульсирует, исправленная рука горит огнем, напоминая, что её ждет, если она потерпит неудачу.

Письмена на стенах сменяются картой, разворачивающейся от центрального отсека до бреши в корпусе.

− Тринадцать минут пятьдесят семь секунд, − безмятежно произносит корабль. − Если ты сможешь лететь быстро.

− Я... − Она пытается что-нибудь сказать и может вымолвить только: − Почему?

− Не подарок, дитя. Сделка.

Голос корабля так же невозмутим и безмятежен, и Тхюи понимает, что «Судно, посланное Колоколом» сошел с ума: изъяны в его системах мелкие и несущественные, как трещинки на фарфоровой чашке, которая по-прежнему держит воду, но больше не целая.

− Там, где боты... вырви это, когда будешь уходить.

− Это могли бы сделать и боты, − говорит Тхюи.

Если бы корабль был человеком, он бы покачал головой.

− Они могут чинить мелочи, но... не это.

Не убить. Ни даже задраить пробоину в корпусе и заставить корабль двигаться. Тхюи не знает, почему борется со слезами, этот корабль ей даже не знакомый, если вообще человек может быть знакомым с существом, прожившим века.

Она направляется туда, где угнездились боты на погнутом выступе, соединённом с пятью кабелями, достаточно маленьком, чтобы поместиться в ладони. Он пульсирует и извивается, источая на пальцы масло с радужной пленкой. Боты поднимаются, как пчелиный рой, пытаясь сражаться с нею. Но истощенные починкой, они двигаются медленно и вяло. Тхюи прогоняет их, легко, словно мух, и они отлетают к стене с картой, роняя масло и детали по всему центральному отсеку, пока не остается ни одного функционирующего бота.

Когда она выдергивает выступ, «Судно, посланное Колоколом», вздыхает − и вот Тхюи остается одна с призраком, поднимающимся из слоев разбитого, остывающего трупа.

Позже, намного позже, после того, как Тхюи, задыхаясь, выбралась из обломков всего с двумя минутами в запасе; после того, как она связалась по рации с Сюань; после того, как ей нашли новый трос, втащили на корабль и отправили к невозмутимому доктору; после того, как выслушали её отчет, она возвращается в свою каюту. Размытый призрак Ким Ань следует за ней, хотя, похоже, кроме Тхюи его никто не видит.

Некоторое время она стоит в маленьком помещении, глядя на алтарь предков. Обе матери смотрят на неё, безучастные и далекие − Долгое Дыхание, и разве в конце концов она не получила их благословение?

Ким Ань тоже здесь, на голограмме, улыбается и поворачивает голову к чему-то, давно ушедшему. Коробочка на алтаре ждет обещанной жемчужины, памятного подарка, за который Тхюи принесла столько жертв. Кто-то − Сюань или Ле Хоа − поставили поднос со стаканом рисового вина и бесформенной жемчужиной, от которой она отказалась в чайной.

− Я не знала, − произносит она вслух. «Лазурный Змей» молчит, но она чувствует, что он слушает. − Не знала, что корабли могут выжить.

«Для чего же еще мы построены», − шепчет «Судно, посланное Колоколом» в её мыслях, и Тхюи не отвечает.

Она достает из-под одежды жемчужину Ким Ань и кладет на правую ладонь. Ей разрешили её забрать на память о том, что ей пришлось пережить.

Рука выглядит нормально, но кажется... странной, далекой, словно больше не часть её тела, прикосновение жемчужины ощущается чем-то чуждым, происходящим в иной вселенной.

Её история, как ей известно, уже разнеслась по всему кораблю. Чего доброго, ей возведут алтарь и храм и начнут возносить молитвы, как её матерям. По другую сторону стола, у глухой стены, отделяющей её каюту, ожидает призрак дочери, прозрачный и почти безликий.

«Здравствуй, мама».

Она думает о «Судне, посланном Колоколом», одиноком в глубинах космоса, о скафандрах, обещаниях и призраках, и останках того, что на самом деле никогда не умирает и что нужно просто отпустить.

− Здравствуй, дитя, − шепчет она.

И, пока не передумала, роняет жемчужину в стакан.

Призрак рассеивается, словно угасающее пламя свечи, и смыкается темнота − молчаливая, глубокая и умиротворенная.