Спаси меня, вальс

Алабама попыталась уговорить мать, чтобы она прокатилась с ней в автомобиле. Уже месяц тa не выходила из дома.

— Не могу, — ответила Милли. — Вдруг понадоблюсь твоему отцу, а меня не будет.

Она постоянно ждала особых слов от Судьи, чувствуя, что он должен сказать ей что-нибудь, прежде чем оставит ее одну.

— Ну, на полчасика, — в конце концов согласилась Милли.

Алабама повезла мать мимо местного Капитолия, где ее отец провел так много лет своей жизни. Клерки посылали им розы с клумбы под окном его кабинета. Неужели его книги покрылись пылью, подумала Алабама. Наверное, он заранее написал что-нибудь на прощание, и сейчас его послание лежит в каком-нибудь ящике.

— Почему ты вышла замуж за папу?

— Он хотел жениться на мне. Вообще-то у меня было много поклонников.

Старая дама посмотрела на дочь, словно ожидая возражений. Она была красивее своих дочерей. На ее лице читались такая целостность натуры, такая чистота… Конечно, у нее должно было быть очень много поклонников.

— Один хотел подарить мне обезьянку. Он сказал маме, что у всех обезьянок туберкулез. Тогда моя бабушка поглядела на него и сказала: «По мне, так ты выглядишь вполне здоровым». Она была француженкой, и очень красивой француженкой. Один молодой человек прислал мне поросенка со своей плантации, а другой прислал койота из Нью-Мехико, но кто-то пил не в меру, а еще один женился на кузине Лил.

— Где они все?

— Умерли или давно разъехались, кто куда. Я бы и не узнала их, если бы увидела. Красивые деревья, правда?

Они проехали мимо дома, где когда-то встретились мама и папа — на «Новогоднем балу», как сказала мама.

— Он был там самым красивым мужчиной, а я как раз гостила у твоей кузины Мэри.

Кузина Мэри была старой, и у нее постоянно слезились глаза под очками. От нее уже почти ничего не осталось, но она все равно всегда устраивала «Новогодний бал».

Алабама не могла представить отца танцующим.

Когда она в конце концов увидела его в гробу, у него было совсем юное и такое красивое, такое веселое лицо, что Алабама сразу подумала о том давнем «Новогоднем бале».

«Лишь смерть придает истинную изысканность», — отметила она мысленно. Она боялась смотреть на него, боялась увидеть что-то незнакомое и ужасное на усохшем мертвом лице. Оказалось, бояться было нечего — скульптурная, застывшая красота.

В почти пустом кабинете не было никаких бумаг, да и в шкатулке со страховками тоже ничего не нашлось, кроме крошечного старомодного кошелька с тремя монетками в пять центов, завернутыми в старинную газету.

— Наверно, это были первые деньги, которые он заработал.

— Его мать платила ему за то, что он ухаживал за палисадником.

В его вещах и за книгами тоже ничего не было спрятано.

— Наверно, он забыл, — сказала Алабама, — оставить нам письмо.

От Штата прислали венок, и от Суда тоже был венок. Алабама очень гордилась своим отцом.

Бедняжка мисс Милли! На черную соломенную шляпку, купленную в прошлом году, она приколола черную траурную вуаль. В этой шляпке она собиралась бродить с Судьей по горам.

Джоанна кричала, что не надо ничего черного.

— Я не могу, — сказала она.

И они не надели черных платьев.

На похоронах не звучала музыка. Судья не любил песен, разве что немелодичную «Песенку о старике Граймзе»[154], которую пел детям. На похоронах читали гимн «Веди, Благостный свет».

Судья упокоился на холме под пеканами и дубом. Напротив его могилы виднелся купол местного Капитолия, закрывавшего заходящее солнце. Цветы завяли, и дети посадили жасмин и гиацинты. На старом кладбище царил покой. Здесь росли и луговые цветы, и кусты роз, да таких старых, что цветы с годами потеряли свои краски. Индийская сирень и ливанские кедры простирали свои ветки над могильными плитами. Ржавые кресты конфедератов утопали в клематисе и пылающей пурпуром траве. Переплетенные нарциссы и белые цветы заполонили размытые берега, и ивы карабкались вверх по рушащейся крутизне. На могиле Судьи можно было прочитать:

ОСТИН БЕГГС

апрель 1857 года — ноябрь 1931 года

Что сказал отец? Оставшись одна на холме, Алабама устремила взгляд за серый горизонт, пытаясь вновь услышать бесстрастный размеренный голос. Она не могла припомнить, чтобы он вообще что-нибудь говорил. Последние его высказывания были:

— Нам не по карману моя болезнь. — А когда мыслями он был уже далеко: — Что ж, сынок, я тоже никогда не мог заработать денег.

Еще он сказал, что Бонни красива, как целых две маленькие птички, но что он говорил ей самой, когда она была маленькой? Алабама не могла вспомнить. И не видела на сером небе ничего, кроме туч, предвещавших холодный дождь.

Один раз он сказал: «Если ты хочешь выбирать, значит, ты возомнила себя богиней». Это когда она захотела жить по-своему. Нелегко быть богиней далеко от Олимпа.

Алабама убежала, едва на нее упали первые злые капли дождя.

— Мы, конечно же, сами виноваты в том, — сказала она, — что втайне подражали кому-то. Мой отец завещал мне сплошные сомнения.