Как ни крути, а уважение всегда уступает эгоизму.
Каждый жаждет публики и внимания.
Каждому хочется показаться особенным в глазах лектора и, если повезет, занять его сторону против всей аудитории.
И совсем немногим хочется остаться услышанным хотя бы в стенах университета.
Сара говорит, что такие выскочки, обычно, не имеют право голоса ни в семье, ни среди друзей. Поэтому они отыгрываются дискуссиями в доступных для них местах.
Гребаные сплетники.
Больше всего охреневают иностранные студенты, приезжающие по программе обмена и первые несколько дней испытывающие такую концентрацию стресса и эмоционального расстройства, что сразу же бегут к псевдо-университетским психологам.
Сакральные ценности крошатся как руины, и какой-нибудь нигерийский мальчик, филлипинская девочка или британский джентльмен получаются клеймо в виде культурного шока – рубрика «Расстройство приспособительных реакций» F43.2.
Поэтому я всегда молчу.
Наблюдаю со стороны за стаей горластых коршунов, охотящихся за местом у кафедры, и ясно понимаю, что не хочу оказаться в их числе.
Я прихожу домой и высказываюсь на бумаге.
Так я остаюсь уверенным, что никто меня не перекричит и не закроет мне рот на полуслове.
Так я остаюсь уверенным, что не обижу ни одну ничтожную личность в эпоху радикальной толерантности, когда права имеют все и не имеет никто.
Так я остаюсь уверенным, что могу посвятить целый день обдумыванию текста, а не заикаться в припадочном поиске синонимов к слову «хорошо».
Трусливо и самонадеянно.
Но мне плевать.
Спорить с Билли намного приятнее, чем с людьми.
Если Билли что-то и не нравится, он просто высыхает, без криков и словоблудия.
Билли, к слову, мой кактус.
Самый хороший мальчик на свете.
Обещания. Кто их вообще придумал? Попытка оттянуть время. Но какова вероятность, что ты вообще выполнишь то, что пообещал? Какова вероятность, что ты действительно захочешь этого? Какова вероятность, что ты просто не бежишь от обязательств?
Я думаю об этом, глядя на черную кожаную обложку заказанного на «Амазон» толстенного дневника и нервно докуривая третью или четвертую сигарету.
You leapt from crumbling bridges watching cityscapes turn to dust…
Дым превратил мою спальню в убежище арабских кальянщиков и пропитал каждый атом дешевым табаком.
Filming helicopters crashing in the ocean from way above…
На самом деле, пропитывать особо нечего. Рабочий стол, стул, напольная вешалка и диван. Но воздуха мне все равно здесь не достает, даже когда я не курю.
Дневник лежит на столе передо мной в теплых пробирающихся сквозь тюль лучах солнца и, скорее всего, мечтает провалиться сквозь землю.
Я собираюсь написать в нем книгу.
Самое нелепое, что я могу сделать, – написать книгу.
Самое нелепое, что я могу сделать, – не написать книгу.
Вашу мать! Вытащите кто-нибудь ее из моей головы,
выкиньте,
потеряйте,
сожгите…
Какого хрена она от меня хочет?
Отчаяние сваливается как снег на голову, и все твои попытки спрятаться под вуалью смирения тоже, что дожидаться, пока сугробы растают и очистят дорогу.
С отчаянием надо бороться, надо сметать хлопья обратно на небо, иначе останешься погребенной заживо сибирской мумией.
Я соврал.
Мне нужна Рози.
Мне очень нужна Рози.
Мне так сильно нужна эта чертова Рози.
Я не успел сказать ей всего, что хотел.
Я всегда молчал.
Я молчал.
Я молчу.
Я всегда буду молчать.
Я знаю только, что мне нужно написать книгу.
О ней. Обо мне. О Приятеле, о Саре и обо всем, что я чувствую.