Спасите Карин!

— Пожалуйста, Майк, — сказала я, — если ты пойдешь в отель, я смогу заняться этими двумя внизу.

— Ну ладно, — неохотно согласился он.

Вместе с Майком мы спустились вниз. Он направился в отель, а я осталась в вестибюле с приехавшими гостями. Одна из них — женщина, восемнадцатилетняя дочь которой умерла от сердечного приступа. Девочка считалась совершенно здоровой, и роковой приступ случился, когда она ехала с друзьями на концерт оркестра Дэйва Мэтью. Только вчера родные и друзья панихидой отметили годовщину ее смерти. Я представилась ее матери и сестре, которая сопровождала мать в поездке. Они были из Джорджии, две очень милые особы.

— Здравствуйте, Карин, — сказала женщина. Видно было, что она напугана.

— Здравствуйте, — ответила я. — То, что произошло сегодня — ужасно. Но все образуется.

Я старалась, чтоб мой голос звучал спокойно.

— Знаете, Карин, я очень хочу воссоединиться с моей умершей девочкой, но не таким же образом, — сказала она.

Бедняжка все еще была очень слаба, а я притащила ее в Нью-Йорк во время самой страшной террористической атаки.

— Понимаю, — сказала я. — Но все проходит в этом мире, а жизнь продолжается. И как бы вам этого ни хотелось, вы вряд ли встретитесь со своей девочкой в ближайшее время.

Не знаю, было ли это пророчество верным.

Вручив им сто долларов наличными, я проводила гостей до такси и отправила в гостиницу. Когда такси отъехало, я взглянула через улицу на здание Си-би-эс. Люди вбегали и выбегали через вращающиеся двери. Я представила себе, что там, наверное, вызывают на работу всех сотрудников. Зрелище было пугающим. Какой-то вселенский хаос.

Я вернулась к себе, вслед за мной вернулся Майк и начал собираться домой. Вскоре пришли новости о разрушении обеих башен. На этот раз, повернувшись к окну за спиной, я увидела огромное белое облако. На дым оно не походило. Оно походило именно на облако.

Я позвонила родителям и сообщила, что обо мне можно не волноваться. Потом позвонила сестре Лизе. Услышав мой голос, она расплакалась.

— Слава Богу, ты в порядке, — рыдая, сказала Лиза. — Мне было так страшно. Я пыталась дозвониться до тебя, но линия все время была занята.

— Я в полном порядке, То, что ты видишь по телевизору — это Южный Манхэттен. Я примерно в четырех милях от этого места.

— Почему ты не идешь домой? — спросила она.

— Мы должны убедиться, что все наши участники в отелях и что они в безопасности. Обо мне не беспокойся: здание у нас низкое, я работаю на третьем этаже. Все будет хорошо. Я даже не в Си-би-эс.

Я вдруг с удивлением отметила, что, будучи самой большой плаксой на свете, не плачу! Значит, я сильная.

Остаток дня мы все провели на работе, следя за тем, как разворачиваются события. Никто не ушел домой. Мы не работали, но все были там. Возможно, подсознательно все боялись покинуть наше вполне безопасное, невысокое здание.

Наконец, после выступления президента Буша, я собрала вещи и ушла. Идя по 57-й улице, с удивлением заметила, как там тихо. И ни одного человека, кроме меня. Тишина напоминала ту, после грозы, прошлой ночью. Подошел автобус, и водитель подвез меня до дома бесплатно.

Всю ночь я не спала, смотрела прямые репортажи с места событий. Интересно, если бы вчерашняя гроза разразилась на двенадцать часов позднее, произошло бы это? Полеты были бы отложены. Или даже сняты.

Одно за другим в эфире воспроизводились голоса с автоответчиков — последние сообщения от тех, кто остался в этих башнях. Слова прощания с родными и любимыми людьми. Я слушала сообщение за сообщением. Около трех утра позвонила женщина, вся в слезах, и сказала, что ее брат был в башне. Он оставил ей сообщение, и она хотела, чтобы все это услышали. Чтобы все прочувствовали боль, которая теперь переполняет ее, и страх, который испытал он тогда, в его голосе. И тут же с телеэкрана донесся взволнованный молодой голос:

«Привет, это я. Я хочу сказать вам, что я во Всемирном торговом центре и скоро умру. Просто хочу сказать, что люблю вас. И если я чем-то обидел тебя или маму, или папу, простите меня. Мне ужасно жаль, если я чем-то разочаровывал вас. Я люблю вас».

И тут я наконец расплакалась. Я оплакивала его и всех других, чьи голоса слышала этой ночью. Голоса, полные отчаяния. Голоса людей, которые знали, что вот-вот умрут. Голоса, которые помогли мне увидеть свою собственную жизнь. Парень должен был умереть, и единственное, что имело для него значение, — это семья. Ни одежда, ни туфли и даже ни работа. В конце всего, в конце жизни самым главным становятся наши отношения с другими людьми. Все остальное не имеет значения. Все может измениться в один момент. А жизнь слишком коротка, чтобы пестовать свои несчастья. И мой доктор прав: если самое плохое, что со мной случилось на настоящий момент, — это нелюбимая работа, то для меня еще не все потеряно.

* * *

В течение нескольких недель после этого, идя на работу, я отмечала: на всех углах по-прежнему солдаты с винтовками. Нью-Йорк стал другим городом. Мы как будто оказались в зоне боевых действий. По 57-й улице шли танки — мимо «Бергдорфа Гудмэна», мимо «Отто Тутси Плоуханда».