Спасите наши души

Семинаристы, обливаясь потом, красиво и сла­женно поют, что люди — рабы господни. Кто-нибудь из стоящих в зале — не молящихся, а любознатель­ных — непременно поворачивается от царских врат, смотрит на хоры. Он глядит на семинаристов и ста­рается понять: что это за люди? А перед ним на хо­рах Павел и его сверстники: десять человек — десять загадок.

Самый старший из семинаристов — регент — в ми­нуты, когда не нужно управлять хором, озабоченно вспоминает свой разговор с отцом Феодором. «Как я держался? — думает он. — Не сказал ли лишнего? Нет, кажется, все было в норме».

— Я хочу, чтобы вы мне, наконец, ответили ясно: что происходит с вашей находкой? Вы его привели сюда, вы за него отвечаете, — сказал отец Феодор.

И Добровольский заверил отца Феодора, что Павел в последнее время образумился, перестал задавать ненужные вопросы, скромен, прилежен и тих. А в дей­ствительности Добровольский чувствует, что это не совсем так, и вот сейчас размышляет, как бы повер­нее узнать, о чем думает и что пишет в свою тетрад­ку его подопечный. Свои мысли и у Мишеньки Доро­нина. Он радуется, что впереди еще и пение псалмов и чтение кафизм, и всматривается до мерцания в глазах в сверкающий иконостас, в раз­ноцветные огоньки лампад, в синий дымок, подни­мающийся из кадила. Никто не знает его тайны, но сегодня снова ему, невидимо для всех, с иконы одо­брительно кивнул преподобный. И он тихонечко смеется от радости, тихонечко, потому что, если он рассмеется громче, его опять уведут отсюда. Он не слышит, как Добровольский командует:

— Заслоните от зала тронутого, сейчас он тут устроит представление!

Потом Добровольский злым шепотом говорит Павлу:

— Петь, петь надо тут, а не мечтать!

И Павел привычно вступает в пение, а сам на­пряженно думает: «Что со мной будет дальше? Пора решать!»

ВНАЧАЛЕ БЫЛО ДЕЛО!

Письмо Павлу, много раз начатое, перечеркнутое, все еще не было отправлено. А он не приезжал и не звонил: видно, ждал ответа. А может, ему некогда было: то ли домой уехал, то ли экзамены у него шли.

В эту неделю Ася работала во вторую смену. Пе­ред работой она пришла в комитет комсомола — попросить Катю Волохину еще раз позвонить в ис­полком насчет Миши Сотичева. Они быстро обо всем договорились, но Ася задержалась. Пришел Сергей Савиных. Он, наконец, написал басню про бесчув­ственную машинку и теперь искал слушателей. Послушали его сочинение, посмеялись, похвалили его. Потом они вместе с Сергеем вышли из ко­митета. Катя внимательно посмотрела им вслед и сказала:

— Заходи, Конькова, если что, советуйся.

— Вот я и хочу посоветоваться, — неожиданно для себя самой выговорила Ася, когда проходили по двору.

— Со мной? — удивился Савиных. — Со мной больше ребята советуются. Ну, коли со мной, давай сядем. На ходу я стих могу сочинить, советовать я на ходу не умею.

Они сели на скамейку возле молодых топольков, которые осенью сажали вместе во время субботника.

— Не знаю далее, с чего начать, — сказала Ася.

— Попробуй начать сначала, — ответил Савиных.

...Слушая Асю, он хмурился, ерошил волосы. Ей казалось, что он не то недоволен тем, что она рас­сказывает, не то ему трудно слушать, но, когда она замолкала, Савиных смотрел на нее внимательными глазами. Видно было: ждет продолжения.

Ася кончила говорить. Он встал во весь свой рост, молча прошелся вдоль скамейки — Ася пово­рачивала вслед за ним голову, — затем сел рядом с ней и сказал решительно:

— Ясно!

— Ясно? — удивилась Ася.