Спасите наши души (СИ)

Я же не торопил события – ел торт, пил чай, рассказывал что-то сам, конечно, не связанное с работой, простой пересказ семейных историй, услышанных от сослуживцев, причем сильно приукрашенных и перевранных. Ирина улыбалась в нужных местах, активно участвовала в разговоре, угощением не брезговала... Наверное, любой сторонний наблюдатель принял бы нас за семейную пару, которая встретилась после долгой разлуки – например, после командировки в отдаленные районы Советского Союза. Возможно, он бы даже уловил в нашей болтовне намек на то, что скоро мы перейдем к интимным упражнениям в постели – в принципе, такая прелюдия между мужчиной и женщиной была допустима. И этот наблюдатель ошибся бы. Никакого секса наша болтовня не предполагала даже в теории – хотя я не исключал, что Ирина была бы совсем не против.

Правда, тут мне снова пришла на помощь память Орехова – он не был героем-любовником, а Ирина не была неутомимой кошкой, и их секс происходил скучно и даже нелепо, если тут применимо это слово, и нисколько не был похож на то, что показывают в западном кино. Впрочем, судя по всему, сейчас это было в пределах той же нормы, которая определяла длину женских юбок, так что оба партнера не жаловались. Да и некому им было жаловаться.

К главной цели своего визита Ирина перешла лишь после того, как доела свой кусок торта и отказалась от предложенной мной добавки. Она решительно отодвинула от себя тарелку и чашку, положила локти на стол, скрестила пальцы и посмотрела на меня чуть исподлобья.

– Виктор... – начала она и запнулась.

– Что? – я помог ей собрать разбегающиеся мысли в кучу.

– Виктор... ты знаешь, я никогда не спрашивала тебя про твою службу... ну... в Комитете государственной безопасности...

И снова заминка.

– Правильно делала, – ответил я. – Я бы не ответил, ты бы обиделась.

– Я это и предполагала, – она слабо улыбнулась. – У тебя серьезная работа, и отношение к ней наверняка серьезное. Но сейчас я тебя прошу... нет – умоляю! Умоляю помочь мне!

Был бы у неё чуть более эмоциональный характер, последнюю фразу она бы прокричала. А так эти слова прозвучали очень неприятным фальцетом – для меня неприятным.

Иностранные разведки всегда искали подходы к сотрудникам органов госбезопасности других стран. Сотрудники КГБ СССР исключением не были, их пытались вербовать чуть ли не с момента появления этой структуры, и иногда эти попытки даже оказывались успешными. Самый известный предатель, Олег Пеньковский, получил высшую меру всего восемь лет назад, ещё одного, Петра Попова, расстреляли в 1960-м. Я точно знал про одного действующего агента – Владимир Ветров почему-то купился на посулы французов; у нас его разоблачили только в восьмидесятые, и мне надо было придумать, как сдать информацию о нем, не выдавая своего послезнания. Впрочем, эта задача представлялась мне не слишком сложной, и я собирался покончить с ней сразу после праздников. Сливки с этого Ветрова агенты бывшей Сюртэ Женераль уже сняли, так что никакой спешки не было. Был ещё Олег Гордиевский, которого, кажется, уже завербовали англичане, но тут моя память давала сбои, и я не собрался рубить с плеча.

Я помнил ещё несколько фамилий, но они выйдут на разведку врага позже, так что время предотвратить те предательства было достаточно. А до некоторых я вряд ли мог добраться – тот же Олег Калугин так и не раскрылся в качестве агента ЦРУ, а обвиняли его за интервью, данные уже после отставки, лишения наград и звания и развала СССР. Впрочем, гебешники бывшими не бывают, а к их мемуарам внимание самое пристальное.

И заход Ирины выглядел так, словно она собирается меня вербовать. Правда, в это я верил слабо – судя по памяти Орехова, она вряд ли была агентом хоть ЦРУ, хоть МИ-6, хоть тех же французов. Не её это уровень – вербовать действующего офицера КГБ. Да и чем я мог быть интересен секретным иностранцам? Тут я вспомнил, как сложилась биография «моего» Виктора, и у меня забрезжила тень понимания.

– Ирина, не кипишуй, – спокойно сказал я. – Помочь в чем?

Она пару раз сделала глубокий вдох.

– У моих знакомых недавно арестовали подругу, – тихо сказала она. Её уже осудили и сослали. Писать письма, наверное, не разрешают, весточек никаких, и они за неё очень переживают. Они уже обращались, куда только можно, но всё бесполезно – никто им не отвечает. У неё муж тоже сослан, но три года назад...

– Как зовут знакомую? – сухо уточнил я.

– Надежда Емелькина.

Я мысленно выругался. Про эту безумную девицу я знал – правда, не своей памятью, а памятью Орехова. Видимо, в школе на Надежду произвели неизгладимое впечатление истории девушек-комиссаров времен Октябрьской революции и Гражданской войны, а позже эффект закрепил очень хороший фильм «Оптимистическая трагедия». [1]