Спасите наши туши!

Неизвестно, чем бы кончился такой спор, но тут Елистратов сбегал во двор бывшего в отъезде Исаева и приволок на веревке упиравшегося, как баран, упитанного русака.

— Во, славяне! Выноси ружья, щас проверим на мокром деле, чья пушка метче бьет!

Пока все ходили домой за ружьями, Елистратов привязал зайца за ствол большой ели, росшей на лужайке перед магазином, и, свистнув так, что взвыли все деревенские собаки, заставил зайца носиться на привязи, как угорелого, вокруг елки.

Мужики построились в ряд и по команде вскинули дробовики, каждому чудились запахи тушеной зайчатины и слава первейшего стрелка. Первым, однако, ухитрился пальнуть дед Макар из своего дробомета ужасающего калибра. По преданию, его принес в деревню Макаров прародитель чуть ли не во времена Крымской войны. Макар таскал его на охоту, кряхтя и сгибаясь от тяжести этого древнего оружия да вдобавок еще рогульки, на которую он клал свою мортиру, изготавливаясь к стрельбе. Хорошенько прицелившись в затаившегося косого, Макар затыкал уши ватой и. перекрестившись, бухал так оглушительно, что враз слетали со старой церкви вороны и галки, в соседних деревнях начинали молиться несознательные бабки в предчувствии скорой войны, а в райцентре охотовед Филькин, приложив ладонь к уху, говорил уважительно: «Макар, видать, зайца топчет».

И если не попадал в зайца полфунтовый заряд дроби, то все равно сдыхал он тут же на месте от разрыва сердца. Очень часто, снимая шкурку, никак не мог Макар найти хоть одну дырочку от дробины.

И вот, когда жахнул дед Макар посреди деревни из своей страшной гаубицы, список последствий оказался» невообразимо обширным. У Козловых досрочно опоросилась свинья, упала с печи в стиральную машину Макарова старуха, заработал вдруг неисправный телевизор у Беспалова, а сколько пришлось вставлять оконных стекол — не счесть того без районной ЭВМ! Но самое курьезное случилось из-за пристрастия деда Макара к черному дымному пороху. Когда его дробомет отрыгнул испугавшее бы даже Змея-Горыныча количество дыма, то всем остальным стрелкам пришлось из своих казавшихся теперь детскими пукалками ружей палить почти наугад, ибо не только приговоренного зайца, но и самой елки не стало видно из-за смрадного дыма.

И только сняв с себя пиджаки и куртки, смогли мужики «прорубить» небольшое оконце видности в бело-синей стене сгоревшего зелья. И видно было через такое оконце, как мчался по дороге в поле шальной заяц с обрывком веревки на шее — видать, впрямь чье-то ружье оказалось кучным.

То был первый случай в Макаровой пальбе, когда ушел от него без инфаркта косой, и это стало началом дикой и шкодливой жизни выросшего в деревне русака. Он словно поставил себе целью в жизни как можно больше напакостить и взбаламутить все вокруг себя.

Он мог влететь на скотный двор во время дойки молока и, насладившись зрелищем переполоха и опрокинутых бидонов с молоком, промчаться по деревенской улице и спрятаться там, где его меньше всего ожидали — под той елкой у магазина, к которой однажды был привязан Елистратовым. Он мог залечь в курятнике или под крыльцом дома, до смерти пугая старушек и слабонервных селян своим неожиданным прыжком из-под ног.

Однажды Никанор, от жадности редко топивший свою баню, напросился к деду Макару в его каменку. Париться Никанор был большой любитель, а чтобы крепче проняло, он из парной бегал покататься прямо в снежном сугробе. В тот вечер Макар натопил так, что березовый лист сох и отваливался от веника. Никанор пропарил себя до малинового цвета и голышом кинулся за баньку — в сугроб. Тут же он почувствовал, что кто-то дико заверещал под его животом и полоснул, словно бритвой, ему кожу, аж круги пошли у Никанора перед глазами. Весь срамной и окровавленный, с дикими воплями «Караул! Нечистая!» влетел он в Макарову избу и до того напугал бабулю, что она, еще не совсем пришедшая в себя после падения с печки, кинулась на улицу звонить в рельсу.

Прибежавшие с фонарями односельчане увидели за баней заячьи следы и лежку с отпечатавшимся на ней туловищем Никанора.

Пастуха Никанора отпоили «Экстрой», но он с тех пор стал каким-то тихим, временами заикался. Не было страшней обиды для него, чем приглашение попариться «со снежком».