Спасите наши туши!

Митяй замотал конец шланга, надул запасную камеру и, екнув селезенкой, кинулся с крыши кабины в холодную, обжигающую воду, мстившую им обоим за нарушенное спокойствие…

Когда взломщика кладовых вытащили трактором, он весь переливался сине-зелеными оттенками от ацетилена, ила и низкотемпературных водных процедур. В одной руке он сжимал ключ на тридцать два, другой вцепился в жабру сома. Тихо икая, он постоял несколько секунд на берегу и, вдруг внезапно как будто- что-то вспомнив, кинулся карабкаться вверх по дамбе.

…— Эх, «санитар»! — жаловался потом Митяй, — обещал ресторан в городе снять, всех оттель выгнать и неделю гудеть! Вот и верь после этого людям!

ШАБАШ НЕЧИСТЫХ

Багровое солнце застыло на краю горизонта, как бы раздумывая — садиться ему или погреть еще немного земной шар и его уставшее за день население. Радуясь ласковому теплу и закатной тишине, водяные обитатели пруда с легкой грустью, похоже, вспоминали старые добрые реликтовые времена, когда венец и хозяин природы — человек, корнями своего генеалогического древа приросший, кстати, к их земноводной компании, еще не покорил, не подмял под себя безропотную флору и мятущуюся фауну, когда поверхность воды еще не казалась такой красивой в цветных переливах тонких пленок мазута, а стекающие в пруд пресные ручейки не щекотали язык рептилий соленостью минеральных удобрений и сладким дурманом пестицидов…

…Из-за куста трилистника выпуклый лягушачий глаз с явным подозрением разглядывал суетящихся людей вокруг дымящегося костра. Семен Елистратов угощал приехавших из города соучастников шашлыком из собачатины. Отчаявшись похитить барашка из частного стада, он махнул рукой на возвышенные гастрономические запросы гостей и втихомолку от них зарезал и лихо ободрал глупую и жирную собачку дачников Перепоевых.

Бесславный конец перепоевской собаки — курцхара Тимки — был, по-видимому, предрешен в тот момент, когда хозяева решили вывезти его на лето в деревню. Лишенный насильственным образом самых привлекательных мужских качеств, перекормленный Тимка не пользовался интересом и успехом у прекрасной половины собачьего общества. А со второй половиной дела обстояли совсем скверно.

Среди устоявшейся иерархии деревенского собачьего коллектива давно было определено — кто кому уступает дорогу, с поджатым хвостом или без такового, на кого можно гавкнуть, а на кого лишь глухо заворчать.

Правом первой кости в деревне, безусловно, владел пастуший пес Полкан, считалось дурным тоном даже поднимать вопрос о его диктаторстве. В припадке тоскливого воя Полкан мог взять такую окрашенную замогильными обертонами ноту, что стыла кровь в говяжьих жилах у совхозного бугая Трошки. А ведь приходилось Трошке бывать в самых страшных переплетах — вместе с Полканом им пришлось как-то отбиваться от напавшей на совхозное стадо волчицы с необученным выводком. Пока Трошка исступленно гонялся за матерой волчицей, Полкан сумел придушить двух молодых волчат, чем принес немалую славу пастуху Никанору. Храбрый на домашней завалинке, ковбой Никанор оказался труслив на деле и во время волчьей вылазки отсиживался на жидкой осинке, которая вся трепетала от бившей Никанора дрожи. К концу баталии Никанор вовсе ослаб и свалился с осинки, придавив собою двух ярок и, еще более чем Никанор, напуганного барана. От такой напасти ошалевший баран кинулся, не разбирая дороги, прямо в самое пекло, чем привел в полное замешательство слегка помятую Трошкой волчицу и ее серое потомство. Решив, что их дела совсем плохи, если бараны первыми нахально нападают и сбивают с ног волков, лесные «санитары» кинулись в кусты, оставив на поле боя две трофейные шкуры. Ковбой Никанор — приписал, конечно, эти успехи личной храбрости и силе удара своего кнута, бросив тем самым тень на верного и храброго пса.

И надо же было случиться, чтобы городской курцхар Тимка, потерявший главные качества обольстителя, но не бросивший тем не менее блудливые манеры обращения, повстречался впервые Полкану в тот момент, когда Тимка пытался втереться в доверие полкановского гарема. Разогнавшись до скорости, граничащей с первой космической, пастуший пес сообщил курцхару импульс, от которого повалился по принципу «домино» весь уличный забор.

Тимкин позор докатился до самых захудалых конуришек, и ни одна завалящая дворняга не упускала возможности потрепать и повалять в дорожной пыли перепоевского кобеля. Для него деревенские собаки пренебрегли даже традиционным правилом — по неписаным обычаям считалось неприличным выяснять собачьи отношения в присутствии хозяев. Тимку кусали и драли при первом же удобном случае даже недоросли-щенки, и был замечен момент, когда он стремительно удирал от жаждавшего крови Макарова петуха.

Перед Елистратовым Тимка предстал в тот момент, когда душегуб Семен плелся с мешком по дороге, сглатывая обильную слюну, выделявшуюся в предчувствии скорой выпивки.