Спаситель

— А мы люди работящие, пахари и древоделы есть, кузнечий подмастерье.

— Веру твою примем, коли скажешь.

Завадский поднял руку.

— Что ж, коли намерения ваши добрые, мы только рады новым братьям и сестрам. Одно запомните — здесь у нас владык нет. Владыка один у всего рода человеческого, и он на святых небесах, а в душах наших свет и голос его. Лжи не терпим, воровства, лицемерия и предательства. Меня зовите братом Филиппом. — Завадский кивнул Акиму, своему помощнику по мирским делам. — Отведи их в бывший храм. Пускай там живут пока. Сведите их в баню, накормите и дайте одежды. Потом пускай ими Кирьяк займется.

В последующие три дня в общину прибыли еще две большие группы крестьян. Они говорили, что в окрестностях до самого уезда давно ходят слухи о райском граде для всех угнетенных и несправедливо обиженных. Не всем, правда было суждено отыскать к нему дорогу. Завадский принял их, в очередной раз вспомнив неутешительную мудрость, заключенную в словах Черной Королевы — порой приходится сильно бежать только чтобы оставаться на месте.

Глава 15

Прибывший на четвертый день Серапион недовольства не выказывал, смеялся привычно, с аппетитом угощался блинами со сметаной, пил квас, балагурил по-доброму, не скупился на житейские советы.

— Пришло время, Серапион, — сказал ему Завадский, отодвинув оловянную кружку, — отныне здесь твое место и все общины ты должен свезти сюда.

Серапион чуть блином не поперхнулся, но улыбку сохранил.

— Яко сице [так] мочно, брат? Все общины… И добро и пашни оставить? Да Амвросий… сам ведаешь — пойдет ли?

Завадский откинулся в кресле с подушечкой, которое специально по его заказу соорудил ему плотник.

— Знаю, — сказал Филипп понимающе, — дело непростое, но иного выбора у нас нет. Я видел, как целый острог едва устоял против банды киргизов. Но у них были хотя бы ружья и крепкие стены, а у нас и того нет. Порознь мы все сидим на пороховых бочках и хорошо, что ты умен и трезв рассудком, ты в гарь не полезешь, но какой выбор себе оставляешь, случись любая беда? Здесь повсюду то казаки, то степняки, то кочевники, то разбойники, то варвары, то еще какие дикари и все норовят ограбить, убить тех, кто слабее. Вечно бегать и прятаться по лесам — не смешно ли тебе, серьезному уважаемому человеку? Пора объединяться, брат Серапион. Ты получишь то, что заслуживаешь — станешь главой всех общин. Будешь крестить рожденных здесь младенцев. Вместе мы построим город, которым ты будешь управлять.

— Упра… влять?

— Именно. У нас будет своя армия, свои союзники в острогах, наша земля и народ будут расти. Уже растут, ты видишь! Мы станем силой, с которой все будут считаться. Что до Амвросия… — Завадский махнул Даниле и тот ввел стоявшего за дверью его сына Егора. — Был уговор — согласие старца в обмен на вызволенного из плена сына. Возьмешь его с собой и напомнишь Амвросию о данном мне обещании.

Завадский видел, что Серапиону не нравились его слова, но он видел и то, что Серапион ему верил, а звериное чутье подсказывало — ставить сейчас нужно было именно на это.

Распрощавшись с Серапионом, Филипп выглянул в открытое окошко, за которым обессилевшим зноем истекал последний день бабьего лета и вышел на улицу. Обойдя избу, оказался у крохотной пристройки, где едва не столкнулся с Капитолиной.

Завадский улыбнулся, поглядев ей в глаза, снова поразившись их нежной красоте, которой будто никто больше не замечал. Капитолина взгляда не отводила, чувствуя свою силу и наслаждаясь ею. Почему-то Завадский не удивился, что именно она согласилась ухаживать за раненым полукровкой. Остальные женщины его боялись и бесполезно было рассказывать им о генетическом заболевании — в некоторых взглядах люди семнадцатого века ненамного отставали от своих потомков.

— Как он? — спросил Завадский.

— Гоже, яблока кусочек еже [что] малое дитя ест, а сам с зазору трепещет во еже [будто] казака заместо меня увидал.

— Хорошо, что ты ему понравилась, Капитошка. Значит он умеет не только убивать.

— Точию [только] тебе кручина, Филипп?

— Горе соблазн принимающим, не услыхавшим мудрости Его, не узревшим света Его.

Капитошка приподняла брови и склонила голову набок, придав лицу простовато-милое выражение.

— Ой, что ты, братец, ради простой вдовы-то! Вот давеча с беглыми послужильцами прибрели две девки одна другой краше, для них проповеди твои въяве станут что мед.

Завадский со смущенной улыбкой опустил взгляд, смиренно принимая удар.

— Вот значит, как ты обо мне думаешь?

— Разве важны думы мои? Мне аще за мои малые сомнения ад сызмальства уготован. Главное, что паства тебя почитает чуть ли не новым Спасителем.

— Но не ты?

Она пристально посмотрела на него, на этот раз без улыбки.

— А может тебя бояться надобно, а не казаков иль бесноватых?

— В самом деле, — усмехнулся Филипп, — ни дыб, ни причастий огнеопальных…

— Деяния твои не ради паствы.

— А ради кого?

— Мужики еже дети — присно по глазам изведать можно. Кто таков Вассиан с двенадцати лет для меня уж не втай. А ты — яко молвить стал, я поняла, что его время ушло.