Спаситель

Завадский стоял на дальней угловой башне, и положив руки в перчатках на перильца, глядел как за вытянутой излучиной Чулыма, вторгающегося в бескрайний лес, заходит красное сибирское солнце. Движение справа привлекло его внимание — повернув голову, он увидел в начале моста полукровку. Тот едва заметно кивнул, и Завадский ответил ему таким же коротким кивком.

Внизу, на острожной площади жгли костры. Пировала его армия. Незанятые в караулах и дозорах пили хлебное вино и брагу, ели жареное на кострах мясо, смеялись, делились байками, вспоминали ушедших и пили за них. Завадский окинул их взглядом, затем осмотрел по очереди дозорные башни и снова повернулся к лесистой дали, над которой только что севшее солнце распростёрло на прощание свою кровавую пятерню.

Позади раздался грузный топот.

— Почто витаешь тут один, братец? — послышался весело-хмельной голос Мартемьяна Захаровича.

Завадский обернулся. Приказчик держал в руках два больших серебряных кубка, один из которых он протянул Завадскому и тот почувствовал тонкий аромат вина.

— Со старого припасу. Слава Богу, фетюки их не тронули.

Филипп приподнял кубок, чокнулся с приказчиком и сделал большой глоток. Вино оказалось крепленным, но удивительно ненавязчивым. Приятный жар окатил нутро.

Приказчик осушил сразу треть кубка, но не крякнул привычно от удовольствия.

— Стало быть, Томск? — спросил он, задумчиво глядя во мрак предчулымья.

Филипп посмотрел на Мартемьяна Захаровича. Уперевшись локтями о перильца, тот перебирал кубок толстыми пальцами, на которые снова вернулись перстни.

— Сам теперь видишь, чем чреваты задержки.

— Ин еже зело дерзко…

— А ты думал, можно спокойно себе жировать, находясь внизу пищевой цепочки?

— Прости, брат, обаче я просто ума не приложу — как?

— Ты же слышал: двоевластие. Грех не воспользоваться моментом.

— Онамо сугубая власть, конечно, распря. Чаешь стать приспешником Карамацкого?

Завадский покачал головой.

— Побеждающие союзников не берут.

— Обаче и воеводские люди не примут нас. Они — знать, а ты кто, прости? С выспрей мы для них — пыль, холопы.

— Это неважно. Мы не будем ничьими союзниками. Мы столкнем их и будем наблюдать. А потом заберем то, что причитается нам по праву.

— По праву?

Завадский улыбнулся и посмотрел на приказчика.

— Знаешь, чему я учу свою паству?

— Ведать не ведаю.

— Слушать что говорит сердце. — Филипп коснулся груди. — И они верят мне — потому, что я сам в это верю.

— Сице оно толкует тебе як поступать?

— Надо лишь уметь слушать.

— А выдюжишь ли?

Завадский усмехнулся, поглядел на покрытый тающим сиянием печальный мир.

— Я не знаю. Но в этот раз я скорее умру, чем дам себя обмануть.

Мартемьян Захарович посмотрел на Завадского и странное дело — его практичный, чуждый фантазиям ум будто плавился под натиском этого небесного взгляда.

Внизу продолжали веселиться побратавшиеся стрельцы, казаки и староверы, которые в общем-то мало чем отличались друг от друга и даже державшийся настороже Овчина после пары кружек хлебного немного отошел от напряженных дневных испытаний, перестал цепляться за каждый казавшийся недобрым взгляд и стал улыбкой реагировать на веселые байки. К полуночи, когда все уже совсем окосели, и Овчина во хмелю поверил, что его пронесло и на этот раз, он пошел в отхожее место, не заметив, как вдоль амбара скользнули две крупные тени. Овчина только собрался спустить штаны, как шеи его коснулся нож. Две другие крепкие руки схватили сзади.

— Мартемьян Захарович велел тебе, братец, гостинец передать, — прошептало в ухо, и тут же сильная рука полоснула булатным лезвием Овчину по шее.

Глава 18

Семьям убитых староверов Завадский распорядился раздать конфискованные у Пафнутия деньги. Конечно, это не облегчит страданий их матерей и не вернет его к суетной невинности, в которой он когда-то по прихоти «зайцев» пытался выискивать пороки. Привыкая к боли, Завадский невольно вспоминал тех, кто был способен переваривать в своих желудках тысячи и миллионы, не испытывая угрызений совести — словно заспиртованные уродцы, они плыли в собственном яду над горами трупов с одинаковым лицами. Завадский протестовал, но чувствовал, что он пульсирует и в его крови, разжижает, ускоряет, и постепенно заменяет ее.