Спаситель

— Помним, Истомушка, помним, во-то же ты хочешь зане не уразумеем.

— А ежели помните, стало быть помните, елма сюда пришли и вы! Помните еже искали? И что обрели? Станете сказывать коегаждый на свой лад — кто искал воли от боярской нужи, кто богатства, ин ведаете, еже все сие — блядословие. Истинно манила вас свобода и токмо зде вы ее обрели. И зде же вы отдали ее презорникам [высокомерным ублюдкам]. Я ведаю о сем, понеже [поскольку] помню яко отец отдавал ее. Он умер, егда закончил ее всю, а не от хвори понеже уразумел, еже не сумеет боле братися.

— Глуп ты, Истома, ежели удумал зазорить нас овым. — Проговорил сидевший на другом краю лавки посадский короткошеий целовальник Борис Мандрагорович Шелкопряд по прозвищу Ерпылёнок. Когда-то в молодости он был монастырским стрельцом в Астрахани и умел одной ладонью разбивать вдребезги огромные арбузы. — Да, помним мы Василия Агафонова и тебя помним, внегда жалеючи, и пришед по зову твоему. Вот токмо зря ты сие учинил. Ведаю — боль терзает тебя, обаче ты силишься сделать ее необратной.

— Борис! — воззрился проницательным взглядом на него Истома. — Две твои пригожие дочери в гаремной избе Карамацкого. Еже станет с ними, после игрищ овово прелюбодейника?

Лицо целовальника потемнело, а сидевший рядом с ним купец Пеликан вскочил.

— А ну же не плющи, выборзок! — закричал он. — Ин убо поделом — верно высекли тебя, язык что помело!

— Простите, братья старшие, обаче годе сказывать о сем. — Примирительно, но при этом твердо сказал Истома. — Нас всех выбросили в выгребную яму в своем же доме. Растоптали нас. Ты, Пеликан, все отдал безродным клевретам Карамацкого, еже строил всю жизнь. Откупщики ево обобрали тебя пуще разбойников. Но им и теперь мало! Они разоряют твой дом, твою семью, яко пауки, пока не сожрут тебя и твоих детей до костей. Ты убо отдал сына своего в закупные холопы? А ты быти зде большим промысловиком, твой товар покупали ни даже цины, хозяином Сибири зде быти, а стал кем? Рабом безродных вымесков!

— Довольно с меня! — купец схватил шапку, двинулся к дверям. Истома встал у него на пути.

— Ну, байник, пресноплюй, до нежды раны растревожил, а толку? — усмехнулся десятник Кроль. — То без тебя мы все сие не ведали? Благодари Бога еже…

— Тебе не смешно, Кроль?! — закричал Истома. — Ты теперь яко Филофей трусость свою буде волей Господа покрывати? Да не смущается сердце ваше и да не устрашается! О том толкуешь?!

— А что ты предлагаешь, сумасброд?!

Истома улыбнулся, положил руки на плечи стоявшему перед ним Пеликану.

— Сядь, Пеликан Давидович.

Купец повиновался, неохотно вернулся на лавку, но смотрел на Истому недовольно.

— Я присно думал о том и чаял уже будто ответа и не сыщу, пока не повстречал людей, овые зовут себя братьями. Они зде недалече, на юге живут уже так и вскоре буде и тут. Они построили град Солнца, забрали в область себе все ближние остроги, стязателей, проклятых — приказчиков и полковников насадили на пики и живут вровень между собой все — казаки, староверы, стрельцы, холопы, решая все братским кругом. Силы их нужа — целое войско и ежели сумели они, паче сумеем тщимшись и мы, убо ведаете сами, силы такие в нашей земле бо еже. Вы знаетесь с народом — с хрестьянами, просильцами, посадским людом, простыми казаками и стрельцами, ведаете яко растет их возмущение мытарями. Воевода, Карамацкий, клевреты их, откупщики, разбойники — еже одна ватага, овую скинем мы, елико тоже станем силою, единако братьями…

Троица надеявшаяся было получить дельный ответ, почувствовала себя обманутой, снова приуныла — переглянулась. Купец с бескомпромиссной уверенностью на этот раз натянул шапку, целовальник покачал головой, а десятник Кроль поворотив лицо в стену — цыкнул.

— Вонми-ка, Истома. — Сказал он. — Елико я живу, все слышу такие сказки. То царствие божие, то огнеопальное спасение, теперя во-ся Солнечный град. Блядство какое. Уж ты-то не зазорься, чай борода уже не первый год.

— Слыхивал я про тот град, да прав Кролюшка — слухи все это, — поддержал старого друга целовальник, — по молодости ты охоч да сказок, Истома, да мы уж за жизню наслухались всякого. Одно правдой оказалося — Стенькин поход, да и то погуляли недолго — четвертовали «царя народного» на Болоте. Ин ладно, пора мне.

Целовальник упер руки в колени, намереваясь подняться, но Истома взмахнул обеими руками.

— Обождите! А елико покажу я их вам и самолично они обо всем скажут?

— Кого?

— Новых братьев моих! Из Солнечного града!

На этот раз встали разом все трое.

— Ты уж прости, Истомушка, — сказал десятник, — не ведаю смогу ли вновь от служебных дел отлучитися, да паки ради бродяг, овые тебе яко отроку доверчивому лапши навешали.

— Не годе, Кроль, сызнова собираться. Зде они, выслушайте их, да поглядите сами.

— Иде зде? В лесу?! — удивился целовальник.

— Досталь умом тронулся! — махнул рукой купец.

Троица пошла к дверям, но прежде к ним подскочил Истома, и отворив, крикнул в мороз:

— Заходите, братья!