Спаситель и сын. Сезон 3

– Десять минут до выхода, месье Вьенер.

Вьенер содрогнулся – на миг он подумал, что это она, она опять проникла за кулисы. Он вымученно улыбнулся и ответил:

– Я готов.

Между тем 1400 зрителей занимали места в круглом, как цирк, зале. Оркестр размещался в середине, так что у каждого возникало ощущение непосредственной близости к музыкантам.

– Ложа 4, ряд Г, места 16 и 18, – сказал Спаситель, сверившись с распечаткой билетов. – Нам будет отлично видно твоего отца.

– Как тут красиво, – прошептал Самюэль, с восторгом оглядывая стены, обшитые до потолка деревом, сияющие трубы органа, а внизу, в центре, лес металлических пюпитров, ударные инструменты: литавры, тарелки, барабаны, – арфу и рояль. – И страшно, – прибавил он, занимая свое место.

Самюэль подумал об отце, таком изящном, хрупком. Он подолгу разговаривал с Вьенером в больнице Флёри и знал, что тот может не выдержать и сорваться перед публикой. И тогда из гениального Маэстро, как называли его журналисты, превратится в посредственного, путающего ноты пианиста.

– Все будет хорошо, – успокаивал Самюэля Спаситель, сжимая правой рукой фенечку на левом запястье.

Он поймал себя на суеверном жесте и усмехнулся своему неутолимому желанию защищать других, спасать их от самих себя. Легкая мания величия?

19:55. Пошел обратный отсчет. Цепочкой вошли оркестранты: сначала женщины в длинных черных платьях – скрипачки, альтистки, флейтистки, арфистка; затем мужчины в черных костюмах – ударник, кларнетисты, трубачи, гобоисты… И принялись настраивать инструменты: послышались скрежещущие, рокочущие звуки вперемешку со стройными аккордами. Зрители в зале поспешно здоровались со знакомыми, тихонько откашливались.

19:57. Дирижер поклонился публике, его встретили сдержанными аплодисментами. Главным героем был не он.

19:58. Зал замер в ожидании. Знатоки Равеля – а таких в тот вечер собралось немало – знали, что «Концерт для левой руки» требует дьявольской виртуозности. Почему Вьенер, после нескольких провалов и таинственной болезни, выбрал именно это произведение, о котором сам композитор говорил, что оно написано не «для», а «против» фортепьяно?

19:59. Вьенер появился на сцене в черном фраке и белоснежной рубашке, вид у него был вдохновенно-романтический. Зал взорвался бурной овацией. Не удостоив публику даже благодарным кивком, он откинул полы фрака, сел на банкетку и демонстративно убрал за спину правую руку, чтобы подчеркнуть, как трудна его задача: охватить одной левой всю предназначенную для двух рук клавиатуру.

20 часов ровно. Самюэль закрыл глаза, чтобы мысленно соприкоснуться с отцом. Его медитации вторил низкий гул контрафагота первых тактов lento. Постепенно весь оркестр включился в грозный мерный рокот. На заднем плане призывно запели рожки – и у Спасителя холодок пробежал по спине.

Всё не вечно, дается на срок.
Возвращаться я буду нежданно.
Память, память – охотничий рог,
Замирающий в дебрях тумана.

Вьенер застыл с заложенной за спину правой рукой. На краю пропасти. «Странник над морем тумана». Две долгих минуты он ждал, когда разбушуются и изойдут криком духовые. И вот тогда левая рука опустилась на клавиши, принудив оркестр почтительно молчать, пока она вела свою партию – сначала твердо, уверенно, а под конец, перед столкновением с оркестром, заметавшись в лихорадке. Так началась схватка солиста с оркестровым войском. Из-под левой руки – руки, которую приметы считают вестницей беды, – выходила самая зловещая музыка, какую когда-либо писал Равель, – музыка, созданная для мира, который пережил войну и предчувствовал новую катастрофу.

Под обстрелом ударных и натиском струнных пианист неустанно отвоевывал позиции, с которых его оттесняли. Порой на какой-то миг над руинами словно вставала тихая луна. Но битва, в которой невозможны ни победа, ни поражение, разгоралась с новой силой, в причудливом вихре звуков внезапно слышались голоса Нового Света: то джазовый шквал, то негритянский протяжный напев. Вьенер играл блестяще, исступленно, слушатели заходились в немом восторге.

Самюэль забился в кресло, ему было страшно за отца, который совершал настоящий подвиг. Продержится ли он до конца этого однорукого концерта с его-то левой рукой со свежими шрамами и следами истязаний, которым его подвергали в детстве? Выдержит ли пятнадцать минут непрерывных стычек, язвительных атак и рева труб Апокалипсиса?

Вдруг наступило затишье – на время длинного соло, когда Вьенер мог дать волю своей мечтательной, поэтичной натуре, вспомнить наконец о радостях жизни, невзирая на головокружительную техническую трудность партитуры. Но оркестр украдкой снова просочился на первый план, и в финале струнные и духовые трижды обрушились на него, а ударные расстреляли очередями. Только тогда Вьенер, сраженный, уронил левую руку.