Спасти будущее!

Командовавший японской эскадрой адмирал Катаока, обнаружив, что менее поврежденные русские корабли уходят, приказал прекратить преследование. Истерзанный в неравном бою, оседающий в море кормой, окутанный паром из разбитых котлов, «Рюрик» показался ему более легкой добычей. Однако лейтенант Константин Иванов Тринадцатый, и оставшиеся в живых офицеры и матросы флаг спускать не собирались. Когда последние орудия «Рюрика» вышли из строя, и ответный огонь стих, японцы пошли на сближение. Но экипаж русского крейсера внезапно предпринял отчаянную попытку таранить ближайший корабль, а в крейсер «Идзумо» пошла торпеда… Японские корабли, прибавив ход, отошли от неожиданно оказавшегося опасным крейсера, но быстро вернулись назад и вновь открыли огонь. К концу схватки их было одиннадцать против одного.

Наконец, после длительного и жестокого боя «Рюрик» был превращен в груду искореженного железа и только чудом держался на плаву. На нем не осталось ни одного исправного орудия, если не считать одной сорокасемимиллиметровой пушки, уцелевшей чудом. К неподвижному и прекратившему огрызаться огнем крейсеру вновь стали приближаться японцы. Не желая сдавать корабль врагу, лейтенант Иванов приказал открыть кингстоны, покинуть корабль и спасаться «по способности». Раненых на скорую руку привязывали к уцелевшим койкам и просто выбрасывали в море, в надежде, что такой поплавок не даст им утонуть.

Адмирал Камимура, поняв, что капитуляции со стороны русских не будет, пришел в ярость и приказал обрушить на крейсер шквал огня. Взрывы японских снарядов на воде и палубе убивали старающихся спастись русских моряков. Однако броненосный крейсер русского флота «Рюрик» с поднятым Андреевским флагом и взвившимся сигналом «Погибаю, но не сдаюсь!» скрылся в морских волнах, так и не покорившись врагу. Японцы прекратили огонь и начали подбирать оставшихся в живых моряков…

Военные обозреватели всего мира, включая японских, писали: «Нужно быть железными существами, чтобы выдержать такой адский бой».

Маньчжурия, южнее Сюаньчжоу, сентябрь 1902 г.

Марш оказался весьма тяжелым испытанием для Михаила, несмотря на все его тренировки в конном спорте. Оказалось, что скакать, самому выбирая время и возможность отдыха, куда проще, чем маршировать в колонне полка. Но Гаврилов справился и даже втянулся в ритм движения. Поэтому и незаметно пропустил начало боя. Просто марш вдруг сменился непонятной суетой и командами, бездумно выполненными и ретранслированными Михаилом своим подчиненным. В результате две таратайки его взвода заехали за небольшой холм. Быстро снятые пулеметы солдаты, понукаемые унтерами и громкой руганью Толоконникова, заглушавшей даже звуки выстрелов, поволокли наверх. Михаил, спешился и бросив поводья денщику, поднялся на вершину, одновременно доставая из футляра бинокль. Наверху было довольно ветрено и шумно, над головой посвистывали какие-то непонятные насекомые. Несколько драгун из бокового дозора лежали и, лихорадочно передергивая затворы винтовок, палили куда-то в поле. Там, впереди, двигались фигурки в необычной темной, почти черной форме. Выстрелы несколько оглушили Михаила, и он не сразу расслышал, что ему кричит подбегающий Толоконников.

— Вашбродь, не геройствуйте, ложитесь! Пуля, она — дура!

Вот тут Гаврилов и осознал, что свистело над головой и кто перебегал там, впереди, в черном. Указав фельдфебелю взмахами руки две удобные позиции, он, смущаясь, присел вначале на колени, а затем и прилег рядом с одним из стрелков. Что-то в руках мешало лечь удобнее, и он со стыдом осознал, что совершенно забыл про бинокль.

Пока прапорщик разбирался со своим состоянием и снаряжением, расчеты «Максимов», старясь не подниматься над землей больше необходимого, линнемановскими лопатками[15] выровняли площадки под пулеметы, установили их и приготовились к ведению огня.

Рассматривая в бинокль атакующих, Михаил вдруг понял, что неприятное ощущение внизу живота, все более тяготившее его — это банальный страх. Такой страх, какого он еще не испытывал ни разу. Даже в детстве забравшись на огромный старинный дуб и глядя вниз на землю, он, кажется не боялся так, как сейчас. Хотя тогда было жутко страшно.

Переживания Михаила прервал странный хлюпающий звук. Он оторвался от бинокля и успел увидеть, как лежащий неподалеку стрелок несколько раз изогнулся, издавая странные, слышные даже сквозь все усиливающийся грохот стрельбы звуки, брызгая во все стороны какой-то темной, маслянистой жидкостью. И затих. Под его головой начала быстро расплываться темная лужа. Гаврилова чуть не стошнило и он, сдерживая позывы рвоты и вцепившись руками в бинокль так, что побелели косточки на пальцах, заставил себя отвернуться и смотреть на приближающуюся пехоту. И тут понял — пора стрелять. Нащупал непослушными пальцами свисток, не нашел и проорал, в надежде, что его услышат.

— Дистанция четыреста шагов! Поджать винт! Огонь!