Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК

Попович смотрел напряженно, а вот Шмайсер вопросов не задавал. Ему стоило только принюхаться, как за секунду стал белее мелованной бумаги — слишком хорошо запомнил он этот страшный запах.

— Выход из шахты мы нашли, вот только там, — Фомин непроизвольно сглотнул и его нервно передернуло, — чекисты или осназовцы уйму людей уложили. В штольню мертвых и живых покидали, человек сорок. До исподнего всех перед казнью раздели, ни на ком формы и обуви нет. А вот крестики имеются. Один, видать, после падения уцелел, в сторону отполз и друга мертвого выволок. Так и застыл у стены, а в руке крестик зажал. Царствие им всем небесное, мученикам!

Фомин истово и размашисто перекрестился, следом осенили себя крестами и остальные. Попович и Шмайсер взяли кружки и молча выпили самогон, поминая замученных. Оба танкиста угрюмо насупились, рты кривились в недоброй ухмылке.

— Вы уж сходите туда, ребята, посмотрите сами. Да прикиньте, как нам из шахты выбраться, — Путт уже отошел и говорил привычным тоном. — Только смотрите, там крысы бегают, что твои собаки, здоровенные, больше кошки. На Федотыча кинулись, в ботинок вцепились. Кое-как мы их из автоматов уняли, с десяток положили тварей поганых. Идите, ребята, а мы тут посидим, покурим, самогонки по чуть-чуть вдарим. Ферфлюхте!

— Ты это, — Шмайсер попробовал пошутить, — Андрюша, по-немецки-то не матюгайся! Помнишь, Федотыч учил по-нашему, по-славянски! Оно и оберегом будет…

И осекся, взглянув на почерневшего вмиг Путта. Попович потянул его за рукав, ибо давно знал, что если Путт начинал ругаться по-немецки, значит, настроение у него ниже плинтуса, и в таком случае нужно держаться от капитана подальше.

В полном молчании прошел без малого час, пока радист с механиком не вернулись в пещеру обратно, шаркая ногами, как старики…

— Трупы разные, самым старым месяц примерно, другим и двух дней нет, совсем свежие. Большинство умучены, ты прав, Федотыч! — Попович говорил нарочито спокойно, вот только руки выдавали его состояние — дымящаяся папироса ходила в пальцах мелкой тряской.

Фомин смотрел на парней с жалостью — совсем молодые, а тут такое. Просто ум за разум заходит. Вернулись танкисты аж зеленые и добрых полчаса блевали, как худые собаки, да молча самогон глушили. Но не брала их убойная крепкая жидкость, без малого четверть они одолели вчетвером без закуски, а все сидели трезвые, даже оторопь взяла.

— И еще одно, — Попович сглотнул, — ни на ком нет трусов и маек, только исподники. Я у четверых метки нашел, так там старые буквы есть, да и фамилии на твердый знак кончаются.

Фомин посмотрел на механика-водителя с нескрываемым уважением — он сам на такое решиться не смог бы, хотя и понимал, что для них это крайне необходимо.

— Так вот что? Это же «Ять», буква дореволюционная! — удивленно протянул Путт. — Выходит, мы попали как кур в ощип…

— С чего ты взял?

— А с того, что подштанники эти, метки на них и тела убиенных, говорят о том, что мы в прошлом… И убивали красные, мать их в душу! Да и крестики на всех! Сейчас-то их открыто не носят, своих же боятся… Гражданская это, хлопцы, год эдак двадцатый, не иначе! — глухо произнес Фомин. — Только тогда они погоны с лампасами на живых резали. Немцы этим не занимаются, они просто убивают, без затей.

— Не нашего времени трупы! — уверенно произнес Попович. — Посмотрите на это!

Он выложил на ящик смятую папиросную коробку и расправленный газетный листочек. Фомин быстро взял пачку в руку — знакомое по прошлой, далекой жизни название сразу бросилось в глаза.

— Эти папиросы при советской власти не делали. У нас тогда шутили, мол, папиросы «Лира» — это все, что осталось от старого мира.

— А вот и бумажка от какой-то газеты. Видать, ее на самокрутку хотели пустить, но ветер вырвал и в колодец шахты забросил! — громко произнес Путт и внезапно осекся. Капитан напряженно уставился в обрывок, даже подвинулся ближе к керосиновой лампе.

— Здесь текст какого-то объявления. Сейчас прочитаю: «В домовых комитетах провести регистрацию всей излишней площади для уплотнения до 12 марта сего…» Твою мать!

— Ты чего?! — вскочил Шмайсер.

— Какой год? — вскричал Попович.

— То ли восемнадцатый, то ли девятнадцатый год, — раздраженно произнес Путт, — нижняя половина цифры оторвана, а сверху что-то полукруглое рассматривается. Сами глядите.

Бумажка резво пошла по рукам — вначале ее осмотрел Попович, потом Шмайсер, и последним взял Фомин. Танкисты молча уставились на него, словно он для них стал главной и решающей инстанцией.

— Скорее, это восемнадцатый год, — медленно произнес Семен Федотович, — ибо к девятнадцатому году всех буржуев давно уплотнили подселением в квартиры. И последующим выселением «эксплуататоров». Когда Гражданская война началась, с ними не церемонились.

Прошло более четверти часа, когда тихим голосом заговорил Путт:

— Что мы будем делать в этом времени? Опять воевать?