Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК

— Ладно, ладно, братишки, — «глист» извиняюще замахал руками, — вы ж у нас пенители морей, альбатросы революции. Запамятовал я, подустал…

— Харч казенный жрать да буржуйкам задний клюз ворошить? — ехидно бросил Кузьмич, и матросы взорвались дружным хохотом.

— А что?! Завидно, что ли? — «глист» не обиделся, наоборот, повеселел. — Если наган к затылку приставить, то она и дергаться перестает, как шелковая становится.

— Да ну? — искренне удивился Полещук.

— Хочешь опробовать? — ласково осведомился «глист» и тут же рассыпал бисер слов: — Вы уж минируйте там все побыстрее, братишки, а то в дороге подзадержались, а товарищ Мойзес подкатить может с минуты на минуту. А с ним девочка едет, пальчики оближешь.

— Ух ты! — матросы резко оживились, и самый мордастый из них живо поинтересовался: — Он нам ее отдаст?

— Отдаст, Серьга, отдаст. Он добрый, хоть и комиссар. С понятиями. О том я с ним договорился. Только на особой простынке будете, да чтоб до смерти. Понятно?

— Сделаем как надо буржуазную сучку, раз Чека родная велит. Чего не сделаешь во благо революции! Но на сухую как-то не в масть, интереса нет.

— А товарищ Мойзес все на своей машине привезет — и вино, и водку, и консервы всякие. Папиросы будут.

— А марафет?

— Будет тебе, Жора, марафет! — «глист» расплылся в улыбке.

— Зря вы, зря свой кокаин водкой разбавляете! От вашего марафету башка едет. Не по-людски, лучше просто самогона выпить! — рассудительно бросил Кузьмич самому молодому матросу.

— Ребятки, хорош базарить! Минируйте штольню, а мы в доме приберемся, а то Мойзес грязи не любит. Он девок портит только в чистоте…

Похотливый хохот матросов сразу привел Поповича в состояние тихо кипящего бешенства. На протяжении разговора у него встали волосы дыбом, а в глазах меркло от еле сдерживаемой ярости. Железные пальцы Фомина, сдавившие тисками запястье, удержали от немедленной расправы — резануть по сволочам длинной автоматной очередью или метнуть в них гранаты.

— Ждать! И терпи, казак, чуть позже счеты сведем! — еле слышно прорычал в ухо Фомин.

Попович поморщился, посмотрел в сторону. Лицо Семена Федотовича перекосила гримаса лютой злобы и навечно застыла. На матросов из темноты дома сейчас взирала смерть — так показалось казаку. И это сразу успокоило, ярость мгновенно улетучилась, зато душу стала переполнять холодная и расчетливая ненависть.

Они молча, почти не дыша, наблюдали, как из машины выгрузили три тяжелых ящика и бухту провода, которые загрузили в висящую над зевом штольни бадью. Двое моряков, которых называли Кузьмичом и Полещуком, в два приема залезли туда, трое других, включая «глиста», дружно навалились на ворот. Крутили недолго и вскоре остановили подъемник.

— Минируют, сволочи, концы прячут, — прошипел Попович и получил тычок в бок от Фомина. Матросы о чем-то переговорили, от машины к ним подошел одетый в черную кожаную куртку водитель.

— А ведь все в черном, словно вороны на могилу слетелись, — про себя прошептал Алексей.

Моряки действительно чем-то напоминали ему воронов — наглые и важные, развальцой ходят, хозяева погостов и вершители чужих судеб.

Водитель ушел за машину, а трое матросов, громко переговариваясь между собой, пошли прямо к дому, к ним.

— Полезут в окно, глуши по затылку прикладом. Остальных я возьму на себя. Не шуми!

Попович только кивнул на шепот Семена Федотовича, заметив, что тот уже держит в правой руке парабеллум с навинченным на ствол глушителем, а в левой сжимает штык от самозарядной винтовки. На стоках кинжального лезвия смутно играли светлые полоски, смертоносные. Сам Фомин вжался в стену между окнами, предложив Поповичу жестом уйти в угол и взять под присмотр второе окно на боковой стороне. Алексей кивнул и тихо отошел, затаив дыхание, а через три шага коснулся спиной стены. Чужие голоса приближались.

— А чего Мойзес девок не пользует, у него бушпирт не стоит, что ли?

— Ты, Серьга, прикуси язык, не нашего ума это дело. А то тебя живо в Могилевскую губернию отправят, они шутить не любят. Ныне отгуляем, и надо нам, братки, концы отдавать да отчаливать поскорее.

— Ох, Жора, ты верно базаришь. Нескладуха выйдет, коли задержимся. Уж больно Мойзес криво смотреть на нас начал, а это может худо окончится, братишки! — гнусный голосок «глиста» задрожал самую малость, слегка, как бы пережевывая слова. — Рыжья у нас много, брюликов мы набрали. Надо кидать этих идейных и в Москву чалить.

— В Москву-то зачем? Под самый нос Чека?

— А там искать не будут! У меня на Хитровке малины есть, братва, шестерки на побегушках. Отсидимся!

— Со жратвой там худо.

— Ох, Серьга, дурак ты, все мозги на корабле своем оставил. За рыжье мы икру ложками жрать можем каждый день, осетрину. Харча там много, и я знаю, где его добыть. Ладно, кончай базар. Лезь в окно, порядок наводить будем, а то Мойзес скоро подкатит.

Оконный проем заслонила туша, широкоплечий моряк прыгнул на пол. Но не успели доски закончить жуткий скрип, как Попович ударил прикладом ППШ по мясистому затылку, вложив в удар всю силу, помноженную на ненависть. Матрос рухнул, как подрубленный, даже не вскрикнув.