Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК

— Не хорони меня раньше срока, Федотыч! Я еще крови попью. У меня на большевиков давно зуб вырос.

— Тогда режь дальше, Путт. Чую, в загашнике у тебя много интересного припасено!

— А то! Втроем врываемся в здание, благо Мойзес план начирикал, если не сбрехал, конечно, и там всех крошим. У нас два ящика гранат и автоматы — я думаю, хватит на хорошую зачистку. Тем паче в подвалах узников много, если освободить и вооружить, немало проблем для чекистов создать можно.

— Хорош твой план, Путт, хорош. Только не могу я его принять, не это должны вершить. Не для того сюда попали.

— Так «то» мы сразу сделаем, Федотыч. Машины у нас чекистские, а потому к «Королевским номерам» рулим смело. Времени на рекогносцировку у нас нет, действуем нахрапом, нагло. Кто на пути встанет, тех шлепаем без звука. Императора берем под белы рученьки, бросаем в машину. Ты говорил, что весь этот день в доме напротив с отцом сидел. И чудненько — забираем твоего отца и тебя…

Путт осекся, чуть побледнел и шалыми глазами посмотрел на Фомина. Абсурдность ситуации постепенно дошла и до остальных. Прошла добрая минута, пока первым тихо заговорил Попович:

— А ты, я имею в виду тебя молодого, там будешь? Не может же один и тот же человек одновременно жить?

— Не знаю, ребята. Если там отца и меня молодого нет, то это может быть и не наш мир…

— Как не наш? А куда он делся?!

— Ну… Понимаешь, это как дерево с ветками. Был один ствол, наша прежняя жизнь. Если бы мы погибли там, на болоте, то от него одна бы ветка в одну сторону пошла, а не погибли бы — вторая да в другую! То же самое и сейчас: кто знает, когда мы тут, в прошлом, появились… Может быть, история уже свернула по другому пути? Читал я однажды, в академии, что миров огромное количество. Реальностей тоже. Такая заумь написана была, что мне тошно стало. А потому не рассказываю вам ее. Долго ее рассказывать. Верьте на слово. Я просто иной раз думаю, что эти умники, философы, мать их за ногу, иной раз в точку попадают! Все может быть.

— Это точно, офигеть можно от этих трактатов! Особенно на трезвую голову! А если мы тебя с отцом сегодня встретим там?

— Я сам буду с ними говорить. И они поверят мне.

— Да не в жисть! В такое, что с нами произошло, никто не поверит. А если и поверит, то долго убеждать его придется.

— Не торопись делать выводы, Путт. Я другое имел в виду. У моего отца был старший брат, полный мой тезка. Я в него, кстати, лицом пошел, так дед всем говорил. Его отдали старому ведуну мальчишкой.

— Колдуну?

— Типун тебе на язык, Путт. Ведун не колдун, и зло не делает. Вон он, колдун, в шахте остался, есть с чем сравнить. Ведун, наоборот, все с молитвой творит. Дед мой тоже ведун, знания мне передал. Так от века заповедовано — дед только внуку «знания» и «дар» передать может. Тот своим внукам, а не детям. Так делается исстари, иначе роду худо выйти может.

— Так ведь дядьке твоему дед ничего передавать не должен, он же сын ему, а не внук.

— Верно. Он и не передавал. Просто отдал ведуну. Плох мальчонка был, сильно болел. И старый ведун, что деда моего пестовал, взялся его излечить. Мальчишка, как оправился, понемногу помогать ему стал, по хозяйству там, травы разные собирать. Ну да ладно, Бог с ними, неча души усопших пустыми разговорами тревожить!

— Как так?

— Гроза сильная была. Молния в дом ведуна попала, а там сеновал рядом. Сгорело все дотла, только пепел да жженая кость от них осталась. И понять, кто где, даже было нельзя, и похоронить нечего. Но, может быть, и лихие люди пожгли, или кто злопамятен был.

— За привороты и колдовство?

— Тьфу на тебя, дурень! Ведун оттого так и зовется, что «ведает» и злое, и доброе. Приворот и прочее никогда сам не творит, хотя людям рассказывает. А уж человек сам решает — брать ему грех на душу или нет. Ведун здесь ни при чем, у него только знания, а дорогу просящий сам лично выбирает, и грех только за ним остается.

— Постой, Федотыч! — Попович задумался. — Ты же волхв! Так?

— Так! — чуть помедлив, произнес Фомин.

— А чего же ты тогда христианство принял?

— Казачья твоя душа! — Фомин поскреб подбородок. — Неугомонный ты парень, Алексей! Тебе бы не в ремесленное идти, а в семинарию…

— Так нет же семинарий! — Попович погрустнел.

— Точно! — кивнул Фомин. — Ну, тогда в философы записаться! Помнишь одного? Хому Брута? Тот пан-хвилософ шибко любопытным был! Но плохо, правда, кончил!

— Нет, — Путт вмешался в разговор, — правда! Я тоже давно спросить хотел об этом!

— Понимаете, ребятки! — Фомин закурил. — Христианство очень многое взяло из язычества. Масленица, Пасха та же. Кстати, Леша, ты-то у нас меньше испорчен ядом атеизма, напомни, кто там к яслям дары младенцу Христу приносил?

— Волхвы! — просиял Попович.