Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем

Шмайсер огляделся — на станции, забитой под завязку брошенными отступающими колчаковцами эшелонами, началась привычная суета. Ту же картину он видел неоднократно на многочисленных станциях, полустанках и разъездах, что протянулись от Ачинска. И продолжал удивляться, понимая, какую жизнеспособную систему из МПС сделало царское правительство. Вся страна в анархии и разрухе, а железная дорога хоть и плохо, но продолжала функционировать.

Вот и сейчас, захватив станцию, белые, вернее сибирские, войска принялись наводить порядок. Рецепт проверенный — перевод всех железнодорожников на военное положение, за отказ, саботаж, симуляцию болезней или дезертирство — военно-полевой суд с конфискацией всего нажитого имущества. Последнее означало фактическую смерть не только самого путейца, попадающего под расстрел, но и всей его семьи. Ведь выселение на мороз являлось неизбежной гибелью. Так показывали кнут, прибегать к которому, к великому удивлению Шмайсера, еще не приходилось.

Но и пряник был большим и вкусным — путейцам полагались все льготы, как военным, с оплаты квартир до выдачи семьям пайка. И главное — золото. Презренный металл не экономили, жалованье выплачивалось по довоенным меркам. Но может быть, играло свою роль и воцарение Михаила с независимостью Сибири, или усталость от «революционных завоеваний», или победоносное наступление белых после панического отхода. Или решимость войск применить оружие — кто знает?

Но пассивного сопротивления не было видно, не говоря уже об активном. Будто обыватели разом порешили — вы воюете, а мы за ту власть, что сильнее, что даст спокойствие и порядок.

Последнее войска наводили быстро и жестоко — Шмайсер спокойно посмотрел на лежащие возле стенки пакгауза трупы расстрелянных мародеров вкупе с двумя большевистскими агитаторами. А может, и эсеровскими — для него революционные оттенки стали безразличными, ведь обе эти партии были объявлены правительством вне закона. А их приверженцы, если публично не выражали свой отказ от партийности и снова пытались вести пропаганду, подлежали поголовному истреблению на месте. Но с приговором суда, правда военно-полевого, и со следствием, которое умещалось в четверть часа. А как иначе, если закон того требует…

— Давай! Давай! — По станции разносились крики офицеров, подгонявших вчерашних красноармейцев, яростно очищавших пути. Тут церемонии не разводились — хорошо поработаете, то накормят, а там, глядишь, и по домам отправят. Не станете — то патронов на вас жалеть не будем! Сурово? Отнюдь, война все спишет.

Приказ есть приказ — генерал-адъютант Фомин не миндальничал с нерадивыми исполнителями, жестко требуя с них, чтобы на перегоне Ачинск — Мариинск один путь был полностью освобожден от замерзших составов за неделю. Спешка необходима для скорейшего прохода мощных бронепоездов Сибирской армии — бить красных нужно бронированным кулаком, наотмашь.

Рядом со станцией, на заснеженном поле, крестьяне готовили длинную взлетно-посадочную полосу для аэропланов связи и разведки, расчищая лопатами и утрамбовывая снег. Селян не принуждали, им платили, и хорошо. И желающие взять в руки винтовки находились — что ж дорогу не поохранять рядом с домом, да еще за это золотишко получить…

Потому кипела на станции жизнь, не прекращаясь даже ночью. А сейчас, днем, веселее пошла, с огоньком. Вот только Шмайсер чувствовал себя скверно — Мойзес-то ушел, опять догонять нужно.

— Господин флигель-адъютант, что мне с больными делать?

Офицер обернулся на просящий простуженный голос — перед ним стоял врач местной земской больницы, его он уже знал.

— Лечить, что же еще делать.

— Тут в пакгаузе много тифозных, помрут ведь. Кормить нечем, многие в бреду. А еще там, на путях, стоит добрый десяток вагонов. Они умершими забиты под завязку. Сотни трупов, если не тысячи.

— Так, — прошипел Шмайсер сквозь зубы и повернулся к адъютанту, молодому офицеру с лихо закрученными усами.

— Передайте приказ коменданту. Трупы сжечь, срок даю три дня. Пусть красноармейцы делают — помрут, не жалко. Дрова взять за плату у жителей. Больных разместить по домам, переписать, выдать продовольствие и деньги за обиход. На то есть приказ военного министра генерал-адъютанта Арчегова. Выполнять! Пойдемте, доктор, посмотрим, что в пакгаузе творится.

Шмайсер повернулся и решительно пошел к длинному строению из красного кирпича. За ним посеменил маленький врач, пряча лицо в воротник от колючего, пронизывающего ветра. Но дойти они не успели.

— Ты куда вылезла, помрешь ведь, девка! — Солдат выволакивал из сугроба девочку в пальтишке с непокрытой головой. Русые длинные волосы разметались по снегу пшеничными колосками.

— В бреду они, ваш бродь! Жар у их! — Увидев Шмайсера, солдат санитарной команды подтянулся, но девчушку держал крепко. Немец скользнул холодным, но опытным взглядом. Вроде лет четырнадцать, больно исхудала, но, присмотревшись, офицер добавил три года. Из хорошей семьи, как говорят сейчас, из «благородных».

— Бредят и не помнят. Вот на холод и выбрались. — Солдат поволок девчонку к пакгаузным дверям.