Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала

— Очень ценное замечание! Сам-то понял, что сказал? — Константин рассмеялся.

— Не смейся! Ама Ноен шибко обидится! Отомстить может, злую шутку сыграть! — бурят потряс поднятой с бубном рукой. — Шибко жалеть потом будешь! Пришлет он злого духа, и эжен навсегда заберет себе твою душу!

— Да кто этот твой ама, или как там его?

— Замолчи! Это очень могучий бог, третий сын великого тэнгэри! Тэнгэри Хухэ отправил сюда его, чтобы он охранял эти места. Он хозяин этой земли! — глаза бурята горели огнем на коричневом морщинистом лице. — Ты совсем не в себе! Душа твоя покинула тебя! Ты хотел себя убить, да? Не смог, да? Ты напугал этим свою душу! Она теперь не может вернуться и терзает тебя! Тебя надо защитить. Любая блуждающая душа теперь может прийти к тебе, а твою может забрать кто-то другой, такой же золгуй, несчастный, как и ты!

— Откуда ты знаешь? — Ермаков замер.

— Духи все видят! Вы пришли на эти земли, привели своего бога, но духи все равно здесь! Они могут тебе помочь!

— Как?

— Садись! — шаман усадил его перед костром.

Он буквально заставил Ермакова отхлебнуть из фляжки мутно-белой жидкости с молочно-кислым привкусом, крепостью приближающейся к водке. Константина чуть не вырвало, но он сдержался.

— Тарасун! — бурят влил в себя залпом добрый глоток — Хорошо, однако!

Расплывшись в улыбке, он уселся рядом и пристально взглянул на Ермакова.

— Гал Тайха делать буду. Душу твою призывать. Буду звать богов огня и неба. Они найдут твою душу, крепко-крепко ее схватят, а я скажу тебе, как ее поймать и получить обратно!

— А моя душа где?

Бурят скрипуче рассмеялся, обнажая желтые зубы:

— Сам не знаешь, да? Она там, где твои мысли! Она и далеко, и близко! Ты и там, и тут.

— Как это?

— Тэнэг!

— Чего?

— Голова у тебя седая, а ума в ней мало! Глупец ты, говорю! — он покачал головой. — Людей убивать ума много не надо, а жить-то сложно! Я сейчас брызгать буду. Ты сиди и думай, хорошо думай. Думай о себе. Молись своему богу, если хочешь, чтобы он помог тебе. Только не зови никого и не называй себя, а то шибко худо будет!

Он заставил Ермакова выпить еще тарасуна. Вылил в огонь какую-то темную жидкость из выуженной из недр халата баклаги, отчего повалил густой едкий дым. Ермаков закашлялся, его и так мутило от пойла, щедро влитого в него бурятом.

Внезапно у него завертелось, закружилось перед глазами. Сквозь дым он увидел вместо лица Цыренжапа ухмыляющуюся жуткую морду.

— Назови себя! — морда завывала, кричала, корчила неимоверные гримасы. — Назови!

Костя проваливался в беспамятство. Жуткие вопли, свист, шум, вой, сливавшиеся в безумную какофонию звуков, отдавались в черепной коробке. Он пытался вдохнуть, но воздух как будто исчез, и легкие захватывали пустоту. В голове взорвалось яркое солнце, в грудь кинжалом ударила обжигающая боль.

— Назови-и-и-и имя-я-я-я!!!

Внезапно наступила звенящая тишина, которую разорвал гудок и свист паровоза…

ГЛАВА ПЕРВАЯ И вновь продолжается бой… (24 декабря 1919 года)

Слюдянка

Костя с детства до ужаса боялся паровозов. Именно паровозов, а не каких-то там локомотивов, тепловозов, электровозов и прочих там дрезин. А старший мамин брат, которого в депо все работяги уважительно звали дядя Коля, только смеялся над его детскими страхами и иной раз просил своих друзей-машинистов пускать пар, когда он с мальцом проходил мимо. Те и пускали, да еще гудок тянули, добавляя пацану жути. Вот и сейчас гудок и свист пара раздались внезапно, по детскую душу. А-а-а! Мама-а! Мамочка…

Константин Ермаков с трудом вырвался из объятий сна, удрал от давнего детского кошмара. Сел и крепко потер ладонью глаза. И тут же все вспомнил — утром они с Серегой подрядились на ремонтный мотовоз и после полудня уже были у заветной для него цели.

Топчан под ним ходуном ходит, или он сам так качается? Голова очень кружилась. И поэтому Ермаков с трудом осознал, что сидит не на кровати, а, скорее, на откидной жесткой полке, а качается — потому что снова оказался в поезде, ведь перестук колес ни с чем не спутаешь.

Опять гудок паровоза и свист выпускаемого пара заставили сжаться его сердце. Одной минуты не прошло, как вагон с железным лязгом остановился.

Где-то рядом взвыл гудок, и Ермаков припомнил, что днем видел в Култуке самый настоящий паровоз, и здраво решил, что это именно он сейчас ночью куролесит.

— А, наверное, здорово было бы сейчас выглянуть в окно и увидеть старую Слюдянку, этак вековой давности, — Константин на мгновенье зажмурился, представив, как сквозь клубы паровозного пара проступают очертания вокзала, извозчик на лошадке, путевой обходчик в шубе с высоко поднятым воротником. — Да, но это красиво лишь на картинке. Век-то назад там еще, может быть, и неплохо было, но потом…

Он зажмурился, и перед глазами понеслись, как кадры из фильма, события и людские судьбы. Белые, красные, снова белые и снова красные. Тысячи и тысячи погибших…