Спасти Кремль

Курятников, всё это время с усмешкой наблюдавший за Русей, кашлянул, поманил его пальцем и направился в кабинет. Руся послушно оставил сабли, сделал несколько шагов и остановился, в нерешительности, на пороге комнаты. Его превосходительство, роясь в ящиках бюро, не оборачиваясь, пригласил:

– Ант\'э, мон ами. Да заходи же, друг мой.

Руся вошёл.

Старик тем временем приподнял кипу слегка пожелтевших писем, перевязанных выцветшей ленточкой, и достал со дна ящика охотничий нож с костяной ручкой, в лёгких деревянных ножнах.

– Держи. Твой покорный слуга с ним, бывало, на кабана ходил. А?!

– Ого! – восхитился Руся, вынимая лезвие из ножен. – Вот это да-а!

– А?! Знал, что тебе понравится!

– Спасибо, Кузьма Ильич! – смущённо поблагодарил мальчик.

Кузьма Ильич молча похлопал Русю по плечу, и повёл обратно в гостиную, к карте, – подробнее рассказать о предстоящей дороге.

Из гостеприимного Курятникова Руся уезжал на коне и во всеоружии, снабжённый большим куском пирога, заботливо завёрнутым в белую тряпицу. Сёмка, весело насвистывая, притащил в подоле рубахи яблоки, насыпал ими до верха Русину полотняную сумку.

– Хорош! – заметил он, одобрительно потрепав по крупу уже осёдланного Русиного коня. Это был крепенький невысокий жеребчик. Ладный, добрый конёк, вот только на лихого гусарского скакуна не походил ни капли. Зато он был красивого шоколадного цвета, со светлыми, словно льняными, хвостом и гривой.

– Смотри, францам не попадайся! Нето – фью! – Сёмка присвистнул. – Отберут!

– В том ли дело! Лишь бы голова цела была, – заметил кто-то из мужиков.

– Да он в мундире ихнем, и по-иностранному шпарит – ну чистый француз. А вот свои-то как бы невзначай не подстрелили…

– Ну, Еруслан, с богом!

Махнув провожатым на прощание, Руслан тронул поводья, оставляя за спиной барский дом с колоннами, мужицкие избы с их огородами и колодезями, белёную церковь с колокольней, звонкоголосых курятниковских петухов и мальчишку-караульщика на высокой, уже пожелтевшей листом, берёзе.

К исходу одного из последних августовских дней по разорённым улицам занятого французами Можайска двигался всадник. Он сидел верхом на невысоком коренастом жеребце игреневой масти. С непокрытой головой, в выгоревшем, густо присыпанном серой пылью мундире лёгкой пехоты, на вид он был совсем мальчишкой.

У развилки дорог всадник остановился, пропуская мимо себя поток двигавшихся колонной солдат. Прищурившись, внимательно осмотрелся, поточнее определяя расположение сторон света. Части Великой армии двигались на север. Мальчишка привстал на стременах, насмешливо крикнул солдатам:

– Эй! Пехота! А что, разве Москва – там? – махнув рукой в сторону движения колонны.

Солдаты не отвечали, невозмутимо шли дальше, не сбивая шага.

Поток солдат в синих мундирах всё не кончался. Шоколадный жеребец под мальчишкой стоял смирно, только иногда встряхивал светлой гривой и бил по бокам льняным хвостом, отгоняя мух. Наконец, в плотном теле колонны образовался просвет, и всадник, пришпорив коня, двинулся наперерез громыхающим телегам армейского обоза. Похоже, он, и правда, торопился в Москву.