Спасти Москву

А еще помнил Булыцкий, что система земледелия еще в основном подсечная была или переложная[35]. А как сменить, раз у лесов отвоевывают клочья? А вот тут маневр хитрый и применить! Моркошку видел уже Николай Сергеевич, огурцы, лук, репу да чеснок, да и просо тоже. Мелочь! Слезы. Так то пришельцу только и на руку. Знания применить свои, чтобы урожайность поднять на том, что есть. Удобрения, культура обработки земли, а потом и к трехпольной системе переходить как к передовой. И селекция тут же в помощь; с меньшего участка собирать больше! Оно точно получиться должно!

И – мечта – университет! А в университете сызмальства прививать знание о гигиене и чистоте. Чтобы не как у Руматы с платками носовыми получалось, но по-человечьи. Науки основные, потом к ремеслам применимые. Потом – механизация, где возможно да где люд готов. Потом – обработка металла и освоение Урала. А там, даст Бог, удастся и крепостное право стороной обойти, в коем государство Российское накрепко увязло аж до самой революции. А потом… Ух! Но сначала – оборона.

Перебирая в памяти все, ведомо что было ему про осаду, рисовал он себе планы: конница сильная у Тохтамыша, так против нее – чеснок[36] или розы. Самострелы[37] уже и не диковина в княжестве Московском, ну так сколько их? По пальцам пересчитать! Уж больно дороги, мерзавцы! А с луком сладить – то наука целая. С ним жить надо, каждый день использовать. Куда там обычному ополченцу, из которых по большей части и будет состоять гарнизон Московского Кремля?!

А ведь Булыцкому наверняка под силу смастерить конструкцию толковую да недорогую. Лук, конечно, хорош, да только навыков специальных требует. А без навыков таких – беда; скорострельность ни к черту будет. Даже самострел, и тот быстрее окажется. Вон в летописях сколько сказано про то, что лучники тохтамышевские вред какой защитникам нанесли. А почему все? Да потому, что превосходство по количеству на стороне их было, да потому, что из-за зубцов надолго высовывались неприученные к стрельбе жители. Ты высунься, стрелу приладь, прицелься, выпусти стрелу. Кочевники да дружинники от князей русских – те привыкшие. Для них такие мишени – подарок один. Да и не страшны толком. Неумеючи-то сколько стрел зря выпустишь вкривь да вкось? А арбалеты дай в руки – так и дело милое. Сталь только правильную подобрать; не обычная ведь нужна, а, как помнил пенсионер, – рессорная.

А еще кольчужных дел мастеров сподобить и проволоку колючую научить делать, да на подходе к стене растянуть. Оно хоть на сколько-то времени, но захлебнется наступление. Вот и пусть помаются тохтамышевцы! Оно бы еще подумать, что тут применить можно, но даже если этим только ограничиться, уже здорово.

Хотя, конечно, все это возможно было только с одобрения князя Московского. А как его убедить? Надежда на Сергия одна, что он там князю расскажет о пришельце. Оно, конечно, больше чем уверен был Булыцкий в том, что добро только, но всякое может статься. А вот дальше как оно будет… Если поверит князь, то пенсионеру дорога одна: оставаться при Сергии, мастерить да выращиванием диковин заниматься. Если не поверит, то дорога прямая в Москву. Но надеялся втайне он на то, что до августа здесь Булыцкому быть, при монастыре Троицком. Потом уже, как все решится, думать, куда да как лыжи вострить.

Приноровившийся к местному быту, Булыцкий уже пообвыкся и к жесткому топчану, заменившему кровать, и к вечному холоду кельи, и к местам отхожим. И уже какими-то излишествами казались ему теперь теплые кровати с толстенными матрасами да прочие когда-то такие необходимые, а теперь вдруг ставшие бесполезными штуки. Хотя отсутствие других привычных в той жизни опций, напротив, обострило ощущение дискомфорта; будь то бумага туалетная, паста зубная, ножнички маникюрные (так оно получилось, что еще до путешествия во времени физиономии позволял иной раз он зарасти, а вот за ногтями следил: холил, ухаживал) и прочие, вроде незаметные, но, как оказалось, такие необходимые вещи. Вот и маялся он, и так и сяк раздумывая, как бы с пастой зубной приладиться. Хотя тут ясно более или менее было: порошок зубной. Осталось только понять, где известняка набрать, как научиться толочь его в пыль. Так, чтобы зубы чистить, но не повреждать.

– Здоров будь, чужеродец! – в келью, откашливаясь и рыча, как медведь, вошел Милован. – Как оно со старцем погутарили?

– Чего шумишь? – погруженный в мысли свои, пенсионер аж подскочил на месте.

– Со старцем, спрашиваю, о чем речь держал?

– Поверил он мне.

– Дело, – довольно кивнул тот. – Я вот тоже за пустобреха не держу тебя, – скидывая суму, продолжал Милован.

– На охоте, что ли, был? – увидав торчавшие из-под грубой материи кроличьи лапки, поинтересовался пенсионер.

– Не обессудь, – развел руками тот. – Мне плоть, что воздух вольный, а у Сергия и не дождешься.

– А молитвы как твои? За спасение души просишь и тут же кровь льешь.

– Я прошлые грешки поперву отмаливаю. Даст Бог, – как обычно зашелся он в натужном своем кашле, – и до нынешних очередь дойдет.