Спасти огонь

Он легонько шлепнул ее по идеально круглой правой ягодице и сел на стул посмотреть газеты. Он тщательно искал новости про сукиного сына козла вонючего мудака. В первых двух ничего не нашел. В третьей была статья на всю первую страницу: «Знаменитая владелица школы танцев замешана в побеге заключенных». Он внимательно вчитался и обнаружил лучший подарок, который только могла преподнести ему жизнь: баба эта, по имени Марина Лонхинес, сбежала с опасным преступником Хосе Куаутемоком Уистликом, бросив мужа и детей. В статье много было про нее написано, имелась даже фотография. «Заключенный и упомянутая танцовщица несколько месяцев до побега состояли во внебрачной связи», — писал репортер.

«Так у него, говнюка, зазноба имеется», — подумал Машина.

Он впился взглядом в ее портрет. Запомнил черты лица. Он их никогда не забудет. От одной мысли, как он ее четвертует, у него случился хард-он. С мачтой наперевес он подошел к кровати, послюнил пальцы, смазал Дженнифер манду и без предупреждения вставил. Она проснулась. Ей понравилось, что он был уже внутри. Он тоже раздухарился. «Сильнее, — сказала она, — сильнее». И он всадил ей сильнее.

Я начала придумывать новые танцевальные движения. Пока Хосе Куаутемок сидел за столом и печатал, я, голая в постели, набрасывала перемещения и повороты. Своими звуками квартал вдохновил меня на новые образы. Наша полная изоляция шла вразрез с кипучей жизненной силой этих переулков. Стоило только открыть окно, и в комнату врывался бурный поток. Сколько жизни кишело вокруг нас! Во многих домах орало радио. Кто-то слушал рок, кто-то ранчеры. Живой музыки тоже было полно. Играли на барабанах, на гитаре, пели, и все это вперемешку с лаем, мяуканьем, кукареканьем, карканьем и даже блеянием. Это хаотическое многоголосие пробуждало во мне творческие силы. Десятки идей роились в голове, и мне срочно хотелось воплотить их в движение.

Даже сидя взаперти, боясь прихода полиции и не имея ни малейшего представления о своем будущем, я все равно наслаждалась совместной жизнью с Хосе Куаутемоком. Часто садилась голой к нему на колени, пока он писал. Он обнимал меня и нежно целовал в шею, а сам продолжал печатать. Здорово было наблюдать, как его истории обретают жизнь, как простые пятна чернил на бумаге начинают передавать чувство, волнение, напряжение. А он, в свою очередь, наблюдал, как я размышляю над хореографией. Обходил кровать и ложился мне на спину. Мне нравилось чувствовать его вес, его дыхание на моем ухе. Он внимательно смотрел на этюды и проницательно, умно, с большим вкусом их комментировал.

В отличие от Клаудио, который обожал темноту, тишину и задернутые шторы, Хосе Куаутемок любил держать окна открытыми. К счастью, большинство наших окон в разных домах выходило во внутренние дворики, и мы могли, не ооясь посторонних взглядов, разгуливать голыми. Занавески развевались на ветру, солнце лилось в комнату. Хосе Куаутемок компенсировал годы заточения утренним светом и прохладой, которые напоминали мне о картинах Эдварда Хоппера. Я обдумывала, как бы слить в едином танце этот свет, любовь и уединение.

Если бы мы не были в бегах, это была бы идеальная жизнь. Большая, хорошо проветриваемая комната. Рядом — голый Хосе Куаутемок, в любую минуту готовый заняться со мной любовью, выслушать, обсудить нашу работу. Беседовать, болтать о пустяках, гулять, целоваться, ласкать друг друга. Жить на ранчо. Спать под открытым небом. Скакать верхом. Плавать в озере. Видеть, как мои дети растут на свободе, на природе, как я всегда и мечтала.

Чары рассеивались, когда нам приходилось переезжать в другой дом. Согласно установленному правилу, Хосе Куаутемок уходил первым. Если вдруг засада, у меня оставалось несколько минут или даже секунд, чтобы удрать. Я настаивала, чтобы меня выпускали первой. В конце концов, мои преступления были не такими тяжкими, и я могла при помощи Сампьетро избежать заключения. А вот Хосе Куаутемока, опасного преступника, вполне могли застрелить во время ареста. Он отказался, мол, моя безопасность и мое благополучие важнее всего. Он-то давно привык к тюрьме, в то время как я и пяти минут не продержусь в этом гадючнике.

Как только Хосе Куаутемок уходил, у меня начинались приступы паники. Я металась по дому. До крови расчесывала руку. Ничего не могла с собой поделать. Просто чесала и чесала, пока не поврежу кожу. Я осознавала, что все против нас на 99,999 %. И цеплялась за оставшиеся 0,001 %. Краткие минуты вместе наполняли все мое существование, и одной памяти о них хватало, чтобы продолжать жить. Я думала, что готова к худшему, но это был самообман. У меня не хватило бы сил пережить главную утрату: смерть Хосе Куаутемока. Отсюда в основном и происходили тревога и паника.