Спасти огонь

Без четверти десять я уже была готова к разговору. Может, это глупо, но я нарядилась. Я сидела на кровати в легком платье из черного шелка с цветочным рисунком, босая. Даже нанесла две капельки духов на шею и две на грудь. Отношения строятся на невидимых другому моментах, про которые он никогда не узнает.

В десять ноль восемь (я не хотела звонить ровно в десять, чтобы не выказывать излишнего рвения) набрала номер. Гудки, гудки, без ответа. Я повесила трубку и выждала восемнадцать минут (восемнадцать — мое счастливое число). Набрала снова. Пять гудков, и я отключилась, прежде чем заработала голосовая почта. Меня начинала раздражать эта безответность. Видимо, это реванш, способ показать мне, что золотую нить можно порвать в разных местах. Я не хотела думать о плохом. Может, случилось что-то непредвиденное, сеть обрубили или просто конфисковали мобильный. Без шести одиннадцать я позвонила еще раз. Семь гудков и ничего. Я ночь не спала, подготавливаясь к этой минуте, а он не ответил.

В отвратительном настроении я поехала в «Танцедеи». Мы с Альберто обсуждали новую хореографию. Я не могла сосредоточиться. Хосе Куаутемок занимал девяносто девять процентов моих мыслей. Да кем он себя возомнил? С ним все хорошо? Или он просто таким образом посылает меня далеко и надолго? Я так погрузилась в эти размышления, что Альберто пришлось хлопнуть в ладоши у меня перед носом и вытащить из забытья: «Что с тобой?» — «Ничего, все хорошо». — «Видимо, на какой-то другой планете у тебя все хорошо. Потому что на этой ты отсутствуешь».

Мы продолжали пробовать новые движения, и я снова начала отвлекаться. Альберто остановил меня посреди вращения: «Марина, можно задать тебе вопрос?» Я улыбнулась: «Конечно». Он посмотрел мне в глаза: «Ты влюбилась в кого-то, верно ведь? Иначе я не понимаю, почему у тебя лицо как у блаженной». Надо было ему сказать: точно, как у блаженной. Меня сводит с ума убийца-зэк, я непрестанно думаю о нем и понятия не имею, что с этим делать. Вместо этого я сказала: «Спала плохо, вот и все».

В пять вся труппа собралась на репетицию. Во время разминки у меня зазвонил телефон. Я забыла выключить звук. Отошла сбросить звонок и увидела на экране номер Хосе Куаутемока. «Секунду, — сказала я своим, — это срочный разговор». Нервно бросилась в угол и ответила. Я и представить себе не могла, что он позвонит. Он же говорил, у него нет денег на телефоне, он может только принимать входящие. «Привет, Марина. Как дела?» Я глубоко вздохнула. Нельзя, чтобы он заметил мое волнение. «Хорошо, очень хорошо», — сказала я. Хосе Куаутемок немного помолчал. «Прости, что не ответил тебе утром. У нас был обыск, пришлось спрятать телефон». Он спрятал его за ножкой койки. А родственник одного надзирателя любезно положил на его счет пятьдесят песо. Ко мне вернулось дыхание.

Он попросил меня перезвонить, чтобы не тратить баланс, и мы проговорили еще десять минут, пока вся труппа ждала меня, чтобы начать репетицию. Он спросил, во что я одета. «В легкое черное платье с цветочками», — сказала я, оглядывая свои треники и майку на бретельках. Альберто жестом велел мне закругляться. На прощание Хосе Куаутемок попросил меня обязательно прийти на следующую мастерскую.

Я вернулась к труппе. Альберто подошел ко мне и прошептал на ухо: «Как хорошо, что ты ни в кого не влюбилась».

Он писал не останавливаясь. Исписал все поля в книгах, а когда поля кончились, начал писать между строчками. Книга в книге. Чем больше он писал, тем ближе чувствовал себя к отцу. Начинал по-новому оценивать масштаб его достижений, силу его речей, значение его идей. Сеферино чтил слово: «У каждого слова есть собственный вес. Никакое другое не может его заменить. Синонимы выражают разное. Они — сближение, но не само слово».

Пришло время написать самую запретную из всех историй: историю отцеубийства. Передать мгновение, когда он поджег его. Он вспомнил бульканье этой проклятой увечной игуаны, которое принял за ругань. Неужели отец и вправду его обозвал? Вернувшись из университета, он подошел к отцу и принюхался. Пахло дерьмом. Надо сменить ему подгузник. «Несет от тебя, как от свиньи», — бросил Хосе Куаутемок. Отец взглянул на него, не в силах пошевелить своим немым телом, и что-то прощелкал, словно какаду. Может, хотел попросить стакан воды или дать понять, что ему холодно, но Хосе Куаутемоку послышалось: «Заткнись, гаденыш». Его захлестнуло черной волной. Он спустился в гараж, взял канистру с бензином и в три скачка преодолел лестницу. Облил отца, зажег спичку и бросил ему на колени. Вспыхнуло пламя, огненные сталагмиты достали до потолка. Сеферино выл, как койот, и на этот вой сбежалась семья. Все трое застыли в дверях, зачарованные костром. Старикан горел, а никто из них и не подумал тушить его, пока крики не прекратились. Франсиско Куитлауак вылил на него ведро воды, только когда на месте отца осталась жуткая обугленная рептилия.